Рот мужчины начал складываться в "о", когда Денарий приблизился к нему, а его хороший глаз расширился сверх стандартных пределов. Пустая глазница рядом с ним сочилась, и Денарий сосредоточился на болтающемся побеге.

Его зубы впились в глазное яблоко.

Между зубами Денария раздался высокочастотный визжащий звук, когда они вгрызлись в мягкое мясо глаза, жидкость и гель вырвались через боковые стенки, раздробив его между коренными зубами. Мужчина тоже кричал, его прогорклое дыхание било прямо в лицо Денарию. Но ему было все равно. Он видел только красную ярость, когда скрежетал зубами по расплющивающемуся глазному яблоку, а его резцы начали перекусывать пуповину надвое.

Кровь брызнула, когда Денариус рванул его голову назад по дикой дуге, его крик перешел в рычание. Другой человек потерял всякое внимание, кроме того, которое было направлено на его выбитый глаз. Он схватился руками за лицо, кувыркаясь назад от Денариуса и падая на пол. Но Денариус не прекратил наступать. Он вскарабкался на мужчину сверху, его зубы все еще были обнажены, а глазная жидкость капала из зубов, когда он с рычанием наклонился над ним.

Мужчина начал замечать его, но только сейчас. Он все еще завывал и держался за лицо, но его оставшийся глаз сфокусировался на Денариусе, ненависть и страх присутствовали в равной степени.

Денариус вырвал нож из своих кишок, почти не замечая ужасающей симфонии боли, которая пронеслась через все его тело, когда он это сделал. Затем нож оказался над его головой, а свободная рука зажала горло мужчины. Наклонившись ближе, он выплюнул на его лицо студенистую массу остатков глаза мужчины. Он выглядел как наполовину разгрызенная виноградина, но цвет был совсем не тот.

"Мудак тронул моего ребенка, этот мудак сдохнет!" завыл Денариус в дикой ярости, используя иностранный термин, который он слышал от мистера Джеймса еще в тюрьме.

Ни один термин не казался таким подходящим.

Мужчина, казалось, втягивал воздух, чтобы заговорить или закричать еще, когда лезвие вонзилось ему в грудь. Раздался хриплый свист, когда воздух вышел из его легких, а рукоять уперлась в грудь. Мгновение спустя из его рта, как багровая лава, хлынула кровь, стекая по бокам лица на пол, а также в пустую глазницу. Денарий вырвал клинок и с безумной энергией снова и снова вгонял его в человека. Кровь свивалась в веревки и нити, пока он работал, не замедляясь, пока боль в нутре и потемнение по краям зрения не вернули его к реальности его тяжело израненного состояния.

Когда Мартин поднимался на ноги, зажимая рукой разбитую губу, Денарий вогнал нож в горло мужчины, перерезав адамово яблоко, и оставил лезвие там. Подойдя к сыну, он попытался дотянуться до него, но упал на бок.

Марлена была там, судя по ее виду, все еще в оцепенении, но уже приходила в себя. Она положила руку под голову Денариуса, прижав его к себе, а Мартин крепко обнял отца за грудь, заставив Денариуса поморщиться от боли. Мартин отстранился, посмотрел вниз на раненый живот отца и начал плакать.

"Папа?" - пролепетал мальчик и остановился. Он не мог больше ничего сказать.

Денарий положил руку ему на плечо и сжал.

"Все будет хорошо, Мартин", - прошептал он, ощущая на языке вкус меди. "Мы будем в порядке".

В этот момент все они услышали гогочущий смех человека в проходе перед светящимся черным кубом. Человека с паукообразными ногами, выходящими из его спины, и зияющей раной рта, чавкающей и капающей в центре его груди. Человек с огромным красным глазом, влажно мигающим на лбу, прямо под вздернутой шляпой-котелком.

Все они начали кричать.

ЧАСТЬ VII: Пробуждение

36

Шаги существа Дрири щелкали по деревянным доскам пола, влажный, булькающий звук, который, казалось, быстро вырывался из груди ужаса. Глаза Дрири закатились и затрепетали, на мгновение вернувшись в фокус, а затем снова погасли. Его лицо исказилось в агонии, но все же из его залитого кровью рта вырывался какой-то маниакальный смех, тихий и совершенно безумный. Его борода была покрыта багровым налетом.

Казалось, что Дрири вообще нет, по крайней мере, на первом плане. Как будто он был каким-то игроком на заднем плане сцены, в то время как настоящее действо разыгрывалось на переднем плане с настоящими звездами шоу.

Но красный глаз не дрогнул. Он был сосредоточен и голоден до желания. Мерзкая тварь время от времени моргала, и Джеймс слышал ее, несмотря на бульканье, бульканье, щелканье и тик-так-так-так-так-так-так-так-так-так-так-так-так-так-так-так-так-так-так-так-так-так-так-так-так-так-так-так-так-так-так-так-так-так-так-так-так-так-так-так-так-так-так-так-так-так-так-так-так-так-так-так. Рот на груди закрывался и открывался снова, кости почти звенели, соприкасаясь друг с другом, органы внутри двигались, словно были самостоятельными существами.

Джеймс с трудом поднялся на колени, с его раненого левого плеча капала кровь, рука, прижатая к груди, была скручена. Он поморщился, слезы застилали глаза, когда он вызывающе поднялся перед чудовищем.

В нескольких футах от него чудовище остановилось, и крики Денариуса и его семьи стихли позади него, превратившись в судорожные вздохи ужаса. Джеймс чувствовал, как они дрожат. Хотя каждая часть его существа стремилась покончить с этим существом и уничтожить маркер любой ценой, что-то глубоко в его подсознании чувствовало необходимость защитить этих людей. Это чувство не было чем-то новым, но за все время его охоты на богов и их солдат в течение многих веков и во всем космосе, он оброс толстой и почти непроницаемой мозолью вокруг своего сердца, как коконом, не позволяя порядочности, доброте или правоте помешать его миссии. Он пожертвовал бесчисленными существами во многих мирах в своем стремлении свергнуть старших богов, но что-то в этом человеке и его семье смогло уколоть его сердце сквозь толстый покров, в который он его заключил. Возможно, дело было в присущей этому человеку доброте, в его решимости отплатить Джеймсу добром за то, что он спас ему жизнь. Возможно, дело было в тревожных словах мисс Дюпри, наблюдавшей за чистотой его сердца, а также в жертве собственной доброты. Когда-то он был хорошим человеком. Конечно, проблемным, но в душе порядочным человеком. Он вспомнил свое детство, игры с друзьями в лесу, не так уж далеко отсюда, но за много лет от того места, где он сейчас находился. Вспомнил, как столкнулся со своим первым монстром в том проклятом месте в лесу, что он и его друзья сделали, чтобы не только выжить, но и спасти мир. Было ли это началом того, что окончательно уничтожит доброту внутри него? Он думал, что да. Решения, которые он принял, которые принял он и все его друзья, привели к жизни в пьянстве, печали и кошмарах. Они привели к зачатию его прекрасной дочери Джоанны и к жертве, которую он принес двадцать шесть лет спустя, когда они во второй раз столкнулись с монстром. Неужели он проклял себя тогда, в детстве? Искупил ли он себя, став взрослым? Ему хотелось бы так думать, но за прошедшие с тех пор годы, с тех пор как он оказался в пустоте вместе с Другими, он прошел свой путь через галактики, не позволяя ничему встать на его пути или на пути его миссии, убивая богов, полубогов и монстров, заражающих реальность.

Он шатко поднялся на ноги, морщась от боли в руке, и вздрогнул. Он чувствовал слабость, головокружение. Но если в нем еще оставалась хоть капля порядочности, хоть один светящийся огонек добра, он понимал, что сейчас крайне важно не дать ему погаснуть. Его нужно было защитить, взрастить и дать ему снова расцвести. От этого зависела не только его душа, но и жизни хороших людей в этом проклятом месте вместе с ним.

Он поднялся во весь рост, и Ужасное Существо уставилось на него своим отвратительным красным глазом. Джеймс оскалился и сделал один неровный шаг в сторону твари.

"Все кончено, Дрири", - сказал он, обращаясь к твари по имени ее хозяина, хотя знал, что на самом деле говорит не с Дрири. "Город больше не твой. Он больше не принадлежит Н'йеа'туулу. Ты побежден".