После обеда я лёг поспать, чтобы предстоящую ночную вахту нести бодрым и отдохнувшим. Когда вечером пришла пора сменяться, я поднялся на крышу и поздоровался с Тохой.

– Привет, – сказал я.

– Здоров, – ответил Тоха, – Чё там, как всё внизу?

– Нормально. Как тут?

– Путём. Мертвечины нет: как испарились все. Чё там Лёха?

– Отдыхает. Вроде, говорят, нормально дело. Жить будет.

– Ясно. А этот чё там? Задачи нарезает?

– Кто?

– Ну, который вместо мента теперь.

– А-а. Да нет вроде: делать-то особо нечего. Так только, текущие моменты.

– Понял. Ну чё, ты всё, заступаешь?

– Ага.

– Ладно. Я вниз пошёл тогда.

– Давай.

Тоха отдал мне рацию и направился к выходу. На полпути он остановился. Будто бы он что-то забыл, но не мог вспомнить, что именно.

– Слыш, я чё спросить хотел, – вдруг начал он, – А чё со стволом-то в итоге?

– С каким? – делано удивился я.

– С которым мент ходил всё. Он с ним ушёл, когда вы разминулись?

– Ага, вроде, – ответил я.

– А-а. Ну окей тогда, давай, счастливо.

И Тоха ушёл.

Ночь была холодной. Небеса заволокли тучи, и звёзд видно не было. Казалось, что вот-вот соберётся дождь. Я накинул на себя плед, взял термос, который догадался притащить с собой в наряд, и стал попивать горячий чай, вглядываясь в пустоту.

День 19

Утром, едва вернулся Тоха, я сразу же отправился вниз, чтобы как следует отдохнуть. Я попросил у Лёхи ключи от подсобки его магазина, чтобы отоспаться там, в тишине и покое. Лёха дал ключи и попросил вернуть, как закончу.

– И ещё это, – добавил он, – Опусти там шторку эту на входе, чтоб никто не шастал.

– Понял, сделаю. Спасибо, – ответил я.

– Да не за что.

Сон вышел знатным. Мне снился парк аттракционов и Ира, и то, как мы гуляли с ней там и ходили в какие-то места. Всё вокруг было смазанным и неоднородным, как это обычно бывает во снах, и мы лихо перемещались между пространствами, буквально телепортируясь из одной точки в другую. Мы ели сладкое мороженое, вкус которого я уже успел позабыть. На ней был белый сарафан с голубыми цветочками, так же легко и плавно танцевавший на ветру, как и её вьющиеся волосы. Она много улыбалась. Я, кажется, тоже.

Проснувшись, я сразу же написал ей. Рассказал обо всём, что произошло за последние дни и извинился за то, что давно не выходил на связь. Она была онлайн и ответила сразу же. Сказала, что у неё всё нормально, но припасы заканчиваются, и мало-помалу приходится начинать экономить. Звучало это любопытно: неужели до сей поры им с родителями удавалось не ограничивать себя ни в чём, и только сейчас они задумались об экономии? В ответ на это она сказала, что их кухня всегда напоминала собою схрон на случай ядерной зимы, и что на фоне бардака за окном и полной невозможности выйти куда-либо проблема продовольствия была для них сущим пустяком. Мне было радостно это слышать, но Ира не разделяла моего оптимизма. Для неё девятнадцать дней взаперти были нестерпимой мукой, а единственная отрада, состоявшая в том, чтобы подышать свежим воздухом на балконе, омрачалась необходимостью слушать стоны заражённых, толпами бродивших под окнами, и приглушённые щелчки автоматных выстрелов вдалеке. Она сказала, что с удовольствием поменялась бы местами со мной, на что я ответил, что с радостью принял бы сейчас её участь. Сошлись мы на том, что неплохо было бы нам оказаться где-нибудь вместе.

Я вышел на фуд-корт, чтобы получить ужин, который для меня технически представлял собой завтрак. Вместе с ужином я получил миску полнейшего недоумения от происходившего там. Перед собравшимися выступал человек, которого я раньше не видел в торговом центре. Он держал слово. Все – и даже Юрин отец – слушали его внимательно и сосредоточено: так, словно этот человек был новым шерифом в нашем скромном городке и сегодняшним вечером почтил визитом наш ковбойский салун.

– …Поэтому смотрите сами, – говорил человек, – Просто чтоб вы понимали ситуацию. Да, ясное дело, вся эта тема с магазинами – это похвально даже, если по ментовским понятиям судить. Но времена сейчас другие. Кушать же всем хочется, правильно? А деньги теперь как зарабатывать? Зарплата чё-то мне вот лично не приходила в начале месяца. Понятно, что у вас был расчёт, что всё утрясётся как-то. Поначалу оно так и казалось всё: ещё мальца – и всё, порядок восстановлен, эпидемия побеждена, все счастливы. Но уже месяц почти прошёл без малого. Новости в мире сами знаете, какие. В городе – аналогично, ничего хорошего не светит. Поэтому надо как-то выживать, надо как-то барахтаться. В общем, смотрите, времени до завтра даю, чё надо – берите сами, если есть куда идти – идите, если надо остаться – оставайтесь, не выгоним, приютим, обогреем. Завтра мы по-любому заходим, при всех раскладах. Если есть желание сейчас мне морду набить или ещё чё – ваше право. Но тогда не ждите, что мои пацаны с вами церемониться станут. Всё, как говорится, благодарю за внимание, всем всех благ. Выход найду.

На этом слове человек ушёл, и никто не отправился его провожать. Ещё какое-то время все сидели в такой тишине, словно им только что анонсировали многосуточный премьерный показ всего артхаусного кино, снятого человечеством, и явка была строго обязательной под угрозой смертной казни.

– Ну и чё делать-то теперь? – спросил, наконец, кто-то, обращаясь к Юриному отцу, взявшему на себя лидерские полномочия.

– Да откуда я знаю?! Надо подумать, – ответил он.

– Чё думать?! Это ж урки чистые! Рожи уголовные, они тут камня на камне не оставят. С такими тут заживёшь!

– И чё теперь, воевать? В штыковую на них?

– Валить надо! Забирать всё и валить!

– Это хорошо, если есть, куда! А мне до дома тридцать километров! И я не на машине сюда приехала!

Отдельные реплики очень быстро слились в гул ропщущих голосов, в котором трудно было вычленить что-либо содержательное. Юрин отец ещё около минуты сидел с задумчивым видом и полумёртвым взглядом смотрел в стол прямо перед собой, потирая ладонью подбородок с недельной щетиной. Потом он встал и так громко, как мог, сказал:

– Так, стоп! Тихо! Тихо!!! Я на крышу, осмотрюсь. Вы тут сами себе подумайте обо всём. Вернусь – обсудим, что дальше делать.

Под вновь взорвавший зал гвалт обсуждений Юрин отец ушёл на крышу, а вместе с ним – и сам Юра. Я подсел к Аркадию. Ангелина и её мать сидели за тем же столом.

– А чё случилось-то? Кто это? Я половину прослушал, – спросил я, обращаясь к Аркадию и стараясь перекричать шум вокруг.

– Да чё тут? Короче. Пришёл тип этот. Сначала типа просто в магаз как будто бы зайти. Потом говорит, хочу объявление сделать, соберитесь все. И начал раскладывать. Говорит, мол, вот, я вижу, мент вас покинул, поэтому вот, как всё теперь будет: наш интерес, мол, жить здесь, ко всем благам поближе. Раньше нас мент ваш не пускал, да ещё и одного застрелил, но против вас мы ничего не имеем. Даём вам, мол, время подумать, уходить или оставаться, но, если останетесь – жить будете по нашим правилам. И чё-то типа про то, что вот, времена сейчас другие, кушать всем хочется, а деньги теперь как зарабатывать?..

– Да, дальше я уже слышал, – прервал Аркадия я, – И чё делать думаешь?

– Да что тут думать? Уходим, и всё! Не хватало ещё тут с этими… Под одной крышей, – сказала вместо Аркадия мать Ангелины.

– Я тоже, если честно, не хочу оставаться: боязно как-то, – сказала Ангелина, а потом спросила уже Аркадия, – Ты как? К тебе, наверное, идти надо: до тебя-то ближе.

– Да, по ходу, – ответил он, – Но только завтра уже. Щас вон, темнеть уже скоро начнёт. Да и взять чё-то надо в дорогу. А ты Костян чё? Вариант у тебя перекантоваться будет, как в прошлый раз? Недолго, чисто так, перевалочный пункт.

– Я сейчас приду, – ответил я, вышел из-за стола, на котором оставил поднос с недоеденным ужином, и отправился на крышу.

Наверху я нашёл Юру и Юриного отца. Они стояли у края и всматривались куда-то вдаль: Юра через бинокль, а Юрин отец – просто так.