⁕
Умом признаю, необходимо понять их точку зрения, а чтобы ее понять – нужно же дать им высказаться. Хотя бы на страницах этой книги, потому что живьем они соскочили. Как мартышки, стырили заветный банан без мысли, что он чужой, что кто-то видит. Соскочили и им все равно, сиренево – они в танке. Причем, буквально.
В чем проблема? Почему, даже спустя время, даже мысленно, не принимаю в зачет ни один из возможных доводов главных злодеев этой книги? Даже увечье, глубокую инвалидность одного из них не считаю оправданием мерзостей, совершая которые, он шел и продолжает идти по жизни. Он, Шудров, конечно, и сильней и круче Малыша. Этот злодей, с которым свела меня судьба, чтобы добавить еще опыта.
Теперь вот плаваю в собственном яде, потому что, думаю, Шудров не просто злодей, но воплощение вселенского зла. Я не понимаю, как можно творить столько гадостей без видимой, жизненно важной причины? Малыш хотя бы на состоятельных наезжал, на бизнесменов, номенклатуру, на физически здоровых и социально успешных, а этот, прости-господи, депутат Госдумы, дерет нищих, малоимущих, больных, портит последние дни жизни ветеранам Великой Отечественной.
⁕
По-хорошему отложить бы работу на время, но не могу. У кого же я читала?.. «У меня нет выбора, но я должен…». Знаю, что чувствовал тот человек, потому что у меня тоже нет выбора, но я должна. Я словно глотнула раскаленного железа: ни проглотить – ни выплюнуть. Да, именно так себя ощущаю; и настолько увязла в этом состоянии, что к прочим моим немощам добавились постоянные боли в горле от волдырей, неизвестно откуда взявшихся. Запредельно впечатлительна, почти безумна. Когда не пишу, кажется, сойду с ума, когда пишу – думаю, что уже сумасшедшая.
Глава 3
Между тем, когда Малыш только начинал убеждать правоохранителей в моем безумии, признаюсь, я чувствовала себя вполне здоровой. Клевету, что мне мерещатся преследования и угрозы, я легко опровергала, давая объяснения, убеждающие правоохранителей, к которым, вынужденно, обращалась после приобретения упомянутой квартиры.
– Если бы я знал, что она заставит меня купить квартиру, я бы ее убил; никогда не будет работать; пусть грызет стены; всю жизнь буду ее преследовать; приползет на коленях, – озвучивал Малыш разным людям то весь названный пакет угроз, то его части и, естественно, делал, что мог, а мог он многое…
С учетом этих угроз некоторые правоохранители считали если не сумасшествием, то глупостью противостоять столь влиятельным и опасным парням как Малыш и Муха, вместо того, чтобы искать компромисс, «ползти на коленях», в конце концов; как того добивался мой основной, ключевой, и в общем-то единственный преследователь Малыш.
⁕
Мухе, отцу Имана и своему младшему брату, Малыш объяснял угрозы и преследования желанием воссоединить семью. Так же думала и я, в самом начале, но федеральные опера́ предположили, что наряду с глубокой личной неприязнью, скорее всего, имеет место другая, скрытая пока, причина и она рано или поздно проявится.
Забегая вперед, скажу, предположения москвичей действительно подтвердились через много лет, но какой толк в тех прогнозах? В те годы нам так нужна была помощь. Но что бы прокуроры, а впоследствии бывшие коллеги по госбезопасности ни говорили в личной беседе, официально они игнорировали мои заявления.
И по сей день их активная пассивность оставляет у меня вопросы о целесообразности их существования вообще. Представители системы вели себя словно зрители в цирке, где на арене против стаи хищников стояла одна слабая женщина. Между тем известно, зрителям в цирке зарплату не платят, они развлекаются исключительно за свой счет.
⁕
В своих преследованиях, несомненно, Малыш был полимотивирован. Я бы не стала исключать из списка мотивом желание воссоединить семью. Хотя не представляю, как это предполагалось осуществить практически. С учетом того, что у Мухи, как выяснилось, была другая семья с женой Ольгой, – Княгиней, так звали ее в известных кругах, – и двумя детьми: мальчиком на несколько лет старше Имана и девочкой, на год младше моего сына.
С Княгиней Муха узаконил отношения в 91-м после рождения второго совместного ребенка, девочки, а с 95-го он жил с ней, имея общий дом и хозяйство. В то же время Муха жил и со мной в течение одиннадцати лет, – с 89-го по 2000-ый, как с законной женой.
Весь тот период я думала, что являюсь его единственной женой. Думала так несмотря на официальный развод. Да и как не думать, у нас ведь был заключен мусульманский брак. Кроме того – кругом родня: меня принимали как сноху, сосношницу, жену Мухи и так далее.
Не было и тени сомнений до тех пор, пока я сама не решила расстаться с Мухой. Только разведясь с мужем фактически, я узнала, какое место в его жизни занимала на самом деле.
Не представляю как в таких обстоятельствах, запутанных и без угроз и преследований, я, мы с Иманом, могли бы жить с Мухой? Очевидно, что никак.
⁕
В то же время, поскольку мои преследователи проявляли колоссальную настойчивость, я размышляла даже над вариантом, что с отцом может жить Иман, отдельно от меня, без меня. Он ведь нуждался в мужском обществе, которого нас с сестрой напрочь лишили – на пушечный выстрел ни один мужчина к нам не подходил. Иман нуждался также в лечении, отдыхе, нормальной жизни в окружении родни, друзей и подруг.
Но мальчик явно не интересовал отца сам по себе, лишь в контексте наших с ним взаимоотношений. Кроме того, стоило мне чуть более пристально подумать над тем, чтобы отдать Имана отцу, как тут же получала свидетельства, что сыну грозит опасность, во-первых, вследствие желания братьев причинить мне зло и, во-вторых, из-за криминального образа жизни Мухи, особенностей его характера, импульсивно-агрессивного и безответственного.
Глава 4
Не удивительно, что длящееся противостояние отразилось на моей психике. Перманентное напряжение от угроз смертью, жизнь без средств существования, привели к изменениям в моем сознании; или во всем моем существе, если быть точной. Потому что я поняла, все мое существо и есть мое сознание. Возможно, я имела склонность к таким изменениям, но вряд ли они случились бы самостоятельно, без внешнего давления, или импульса.
С годами я обнаружила, что обладаю неким свойством; хочу называть его метафизической лабильностью.
Насколько отражает словосочетание «метафизическая лабильность», проявленное свойство моей натуры, не знаю. Предположу, есть тому и другие названия: у психиатров – в виде диагноза, наверно; некоторые верующие и практикующие, а также люди искусства, без сомнения, тоже имеют свои определения того, что я назвала метафизической лабильностью.
Свойство, открытое мной в результате самонаблюдения – не завершенный, четко распознанный процесс, с описанными характеристиками, а потенциальная, всеобъемлющая возможность, источник которой находится внутри моего существа. Если говорить о свойстве, как о процессе, а иначе о нем не скажешь, ибо он динамичен, что нужно знать о нем, так это то, что он может быть замедлен, перекрыт и даже прерван. Чем больше препятствий на пути у этого процесса, тем больше проблем у меня, тем больше я страдаю, и тем бессмысленней кажется мое существование.
У метафизической лабильности есть и мертвый аспект, составляющий своего рода каталог недоказуемых эпизодов моей жизни, который использую теперь в своем творчестве. Я вижу эти эпизоды, свидетельства чудесного, словно записанными на карточках и разложенными по ящикам, как в старинной библиотеке.
⁕
Работая над этими текстами, попыталась вычленить из происходившего со мной некую конструкцию, путь или метод обретения метафизической лабильности.
В детстве я часто теряла сознание – порой без серьезного повода, чуть ли не по собственному желанию. Лишаясь чувств, погружалась в полный мрак, о котором впоследствии ничего не помнила. Возможно, именно в такие моменты рождался, прорывался тоннель между этим и другими мирами.
