— Из мишки торчат только кончики ушей, малюсенький хвостик и четыре лапы-огурчика, — объясняет он.

— Вчера она мне сказала, что решено, она отдает меня в монастырь, потому что я ее не слушаюсь. И будто бы присмотрела уже дом, рядом с тем, где мы жили раньше, и он как раз около монастыря.

— Она хочет тебя припугнуть. Ничего страшного, — отвечает он, слюнявя кисточку.

— Я хотела рассказать ей об Эмили, но она была опять с тем же мужчиной, и он обнимал ее, правда, она сказала ему: «Не надо при ней», но только для виду. Знаешь, я решила, что больше ее не люблю, я все время надоедаю ей, запретила каждый вечер принимать гостей.

— Тогда нам нужно поскорей убежать навсегда. Я-то уж давно решился.

— Как хорошо ты рисуешь, только тебе надо было нарисовать нового. А то этот сейчас потечет по снегу. Опять она кричала и так страшно вздыхала, как будто он ее бил.

— Тебе это приснилось. По твоей матери не скажешь, что она позволит себя бить.

Она хватает куклу с выколотыми глазами и нарисованными черными усищами и гневно протестует:

— И вовсе не приснилось. Это не первый раз. С другими было то же самое. Иногда она кричит так, что я даже боюсь, как бы она не задохнулась.

— Значит, ей что-то снится. Так бывает…

— Я ее уже об этом спрашивала, а она как разозлится и говорит: маленькие девочки должны ночью спать, их это не касается. А вот этой я выколола глаза, потому что терпеть ее не могу. А потом пририсовала ей усы и еще швыряю ее изо всех сил об стенку. И даже жгу спичкой.

Он прислоняет картинку к стене, чтобы она высохла, и запускает пальцы в зияющие кукольные глазницы.

— Теперь это злой дядька? — спрашивает он.

— Ага. Я зову ее мсье Пиг, а раньше она была Ольгой.

— Хочешь, я подрисую штаны, все в дырках, тогда она и вовсе будет похожа на мужчину.

— По-английски pig — свинья. А что мы будем делать в стране Великого Холода?

Она склоняется к нему, чтобы получше рассмотреть, как он малюет на ногах куклы черные полоски.

— Только не закрашивай ожоги, пусть ей все время будет больно.

— Надо показать этого страшилу твоей маме, и она больше не позовет в гости ни одного мужчину. Так вот, Балибу теперь превратился в зеленого медвежонка, он сидит на дрейфующей льдине. Косули, пятясь, заталкивают на нее наш вагончик и убегают.

Ее волосы плотной рыжей завесой закрывают ему глаза, они пахнут цветочным мылом, и, хотя среди этого рыжего буйства ему трудно представить себе льдину, он не отодвигается, и ему чудится, что даже дождик вдруг перестал.

— А что такое дрейфующая льдина?

— Это такие страны, которые плавают по морю на Северном полюсе. Хочешь, я подрисую ей бороду?

— Конечно, и много-много прыщей. А плавучих стран не бывает.

— И пускай прыщи будут голубыми, так еще уродливее. А вот и бывают, но те, кто не знает, думают, что это просто глыбы льда, только очень большие, как Соединенные Штаты, и на них ничего нет. Но они заблуждаются, потому что у них нет зеленого медвежонка.

Она вдруг встает, встряхивает головой, откидывая назад волосы, и поеживается, словно замерзла.

— Здесь так холодно! Ты мне расскажешь в кровати. Когда лежишь, гораздо легче во все верить.

Он поднимает с пола медвежонка, подаренного человеком в голубом.

— Знаешь, что он сказал мне, пока ты злилась, что у тебя красивая и больная сестра?

Она кладет ему подушку и ложится на кровати, раскинув веером волосы.

— Нет у меня никакой сестры. А что он тебе сказал?

— Что завтра в три часа пятнадцать минут солнце вдруг исчезнет и птицы перестанут петь.

— Значит, опять будет дождь! А мама заставляет меня ехать с ней на целый день за город.

— Да нет, я думаю, он хотел сказать, что солнце будет ярко светить, а потом вдруг исчезнет. И это значит — мы снова с ним встретимся в воскресенье. А если этого не произойдет, белые цветы не умрут.

— Он сумасшедший, лгун и обманщик. И что ему нужно от моей сестры?

— Но ведь у тебя нет сестры.

— Пушистик, не серди меня. А то закричу. А что Балибу делает на льдине, ждет, когда пойдет снег?

— Ты не дала мне объяснить, что эти плавающие страны погружены глубоко-глубоко под воду и то, что видно сверху, — вроде крыши. Представляешь, как опасно, когда такая огромная страна передвигается в море? Она может столкнуться с пароходами или другими странами. И поэтому наверху всегда сидит белый медвежонок.

— Почему же тогда Балибу зеленый?

— Потому что медвежонок становится зеленым, когда грозит опасность, и тогда открывают дверь, которая называется иллюминатором, быстро-быстро впускают медвежонка внутрь, и вся страна погружается еще глубже в воду, чтобы проплыть под пароходами или другими странами.

— А кто открывает дверь?

— Как кто? Жители льдины.

— Значит, в ледяной глыбе можно жить? Но если там уже есть один медвежонок, то наш Балибу вроде бы лишний?

— Ну как же! Когда появляется Балибу, их медвежонок его не пугается и остается белым, а Балибу-то зеленый, вот они и открывают нам иллюминатор, и мы проникаем внутрь.

Свернувшись клубочком, она прижалась к нему, засунула теплую ручку ему под свитер. Но он так увлечен своими выдумками, что даже не обращает на это внимания.

— Зачем нам входить в льдину? Обними меня, мне холодно. Чего ты только не насочинял о нашем кругосветном путешествии!

— Без льдины мы не доберемся до Северного полюса, а только оттуда можно попасть к Южному полюсу.

— Ты такой гладенький. Вот уж не думала, что у мальчишек такая нежная кожа.

— Лежи спокойно, а то нас не пустят в льдину, и ты замерзнешь наверху.

Но она продолжает гладить его под свитером, теперь уж этого нельзя не заметить, потому что ему становится щекотно от ее холодной ладошки, а потом она берет его руку и кладет под свою розовую пижамку, такую же мягкую, как ее кожа, и все-таки лучше бы она лежала спокойно, потому что, когда он прикасается к ее телу, его бросает в дрожь, хотя ему совсем не холодно. И тогда он начинает рассказывать еще быстрее:

— Там есть длинный-длинный эскалатор, как в магазине, где я был с тетей Розой, пожалуй даже еще длинней, потому что он спускается в самое нутро льдины, и там тепло. Солнце проникает туда через лед, и все так красиво сверкает, знаешь, как зеркало на солнце, только там все-все зеленое: улицы, дома и даже люди.

— Ух, какой ты горячий! Почему там все зеленое а даже люди?

Она снимает халатик, приподнимает его свитер и прижимается губами к его голому телу, он говорит, уткнувшись лицом ей в волосы, и его рука, как чужая, лежит на персиковом теле между курточкой и брючками ее пижамы.

— Потому что без зеленого цвета нет жизни! Особенно во льду. А все жители льдины — дети. То есть они никогда не становятся взрослыми, но это вовсе не какие-нибудь карлики или маленькие человечки, как в сказках. Они остаются детьми в течение ста лет, а потом в пять минут вырастают и умирают. Денег у них нет, они не работают и не ходят в школу, но там повсюду стоят автоматы, которые выдают им зеленую еду, и каждый делает только то, что ему хочется. Им даже не нужно разговаривать, потому что они умеют читать мысли друг друга, и каждый знает, чего ему ждать от другого, ведь никто не может соврать, да и вообще зачем врать, если ты свободен; полицейских у них тоже нет, потому что они видят, что все вокруг добрые и никто никому не же лает зла.

Она ложится на спину и, вздыхая, расстегивает на пижаме все пуговицы.

— Скажи, я красивая? Детей у них, значит, тоже не бывает, раз они сами всегда остаются детьми?

— Ты красивая, но такая маленькая, что теперь я буду называть тебя, знаешь как: мой мышонок…

Она фыркает и повторяет за ним:

— Мышонок! Так есть у них дети или нет?

— Конечно, есть, иначе что это за страна!

— А как же они рождаются?

— Не знаю. Это их тайна.

— А как у нас, ты знаешь?

— Знаю.

— Ну как?

— В больнице.

— Ничего подобного. Совсем до-другому. Мне мама сказала.