— Само собой, почтенный, — заверил его евнух, — вот прямо сейчас и займусь.

Тонкий серп молодого месяца посеребрил морскую гладь, но бледный свет ночного светила не мог застить багряные отблески костров, что полыхали на берегу Мраморного моря. Целые свиные и бычьи туши вращались над огнем, капая расплавленным салом на раскаленные угли, рекой лилось белое и красное вино, что неутомимо поглощали варварские глотки. Смех, ругань, пьяные гимны кровожадным богам разносились над водой, заставляя испуганно креститься и закрывать ставни тех немногочисленных обитателей островов, что из-за игры слов и дрянного перевода, с легкой руки разных книжников получили наименование Демонских. Сейчас же они как никогда заслуживали своего названия — и испуганные монахи островных монастырей читали молитвы об избавлении от Дьявола всякий раз, когда до них доносились жалобное ржание, визг, мычание приносимой в жертву скотины, — хорошо еще, что всего лишь скотины, — и языческие песнопения, сопровождающие все эти кровавые обряды.

Но не все насельники монастырей смотрели на диких россов с суеверным страхом, про себя поминая дурным словом призвавшего варваров императора. Были и иные глаза, — темные, томные, влажные, — что из монастырской кельи с надеждой всматривались в проходившие мимо острова лодьи, пытаясь найти знакомое лицо и разом пересохшие губы чуть слышно шептали так и не забытое за шестнадцать лет имя.

Войско россов, не задержалось возле Царьграда — пройдя через Босфор, языческие лодьи бросили якорь у островов к юго-востоку от ромейской столицы. Цимисхий позаботился о том, чтобы его гости ни в чем не нуждались и вот уже несколько дней, как союзное войско отдыхало и набиралось сил, в ожидании, когда подойдут конные орды угров и печенегов. Святослава этой ночью не было со своими людьми — в честь своего спасителя император устроил великий пир во дворце, — однако князь настоял, чтобы и его люди могли достойно отпраздновать триумф своего предводителя. За старшего с ними остался воевода Свенельд. Сейчас великан-свей сидел возле костров, рядом со своими соплеменниками, варягами-верингами — именно по ним, составившим лучшую часть росской армии, греки и прозвали союзное войско «варангой». Больше всего в ней было, конечно, соплеменников Свенельда, — белокурых, голубоглазых свеев, а также схожих с ними обликом и облачением северных собратьев, также подавшихся из родных краев за сарочинской добычей — урмане, гауты, даны, даже фризы, англы и саксы, невесть как занесенные на берега Варяжского моря. Померанские венды, обычно грабившие чужие берега в хирдах викингов, на этот раз предпочитали держаться рядом со своими родичами-ляхами, что ушли из родных земель, не пожелав принять новую веру, навязанную польским князем Мешко. Свои костры горели и у древлян и у вятичей с кривичами и у словен, пруссов, эстов, веси и мери — множество народов собралось по зову Киевского князя на Островах Демонов, веселясь, пьянствуя и тиская визжащих испуганных рабынь — еще одной щедрости басилевса для союзников.

Сам Свенельлд сидел перед костром возле своего шатра, сдирая крепкими зубами куски баранины со стального вертела. В руках он держал большой кувшин с вином, но выпил свей мало — от силы пару скупых глотков. У ног его, вздрагивая от страха и ночного холода, сидела рабыня из Лаконии, красивая стройная девушка, с золотисто-каштановыми волосами и зелеными глазами. Киевский воевода почти не смотрел на нее: его серые глаза внимательно наблюдали за собственным воинством, что продолжало пировать и веселиться. Когда Свенельд решил, что варанга уже достаточно перепилась, чтобы не заметить его отсутствия, он наклонился к гречанке и коротко бросил.

— Веди к своей госпоже!

Незаметно покинув лагерь, Свенельд и его спутница, пробравшись сквозь густой кустарник, оказались на другой стороне острова. Здесь к берегу уже причаливала небольшая лодка, которую вел угрюмый лодочник в одеянии простолюдина. На корме же сидел некто замотанный в черное монашеское одеяние, так что на виду оставались лишь темные глаза, радостно блеснувшие при виде сурового великана-свея.

— Ты пришел!!!

Монашеский капюшон разом слетел, обнажая роскошную гриву каштановых волос, рассыпавшихся по стройным плечам. Открылось и лицо, принадлежавшее зрелой, на редкость красивой женщине с темно-синими, как морская гладь, глазами, аккуратным носом с горбинкой и чувственными алыми губами. Под стать лицу было и тело, чьи пышные формы не могло скрыть даже бесформенное монашеское одеяние.

— Конечно пришел, — проворчал Свенельд, подходя ближе и усаживаясь на песок, — с чего бы, по твоему, я не отправился на прием к императору?

— Потому что ты ждал встречи с императрицей, — рассмеялась женщина, гибко усаживаясь рядом с варягом. Тонкие руки оплели его шею и сочные губы встретились с губами свея, пока его руки грубо задирали монашеское одеяние, жадно ощупывая соблазнительное женское тело. Вот мужские пальцы проникли в истекавшую влагой плоть и женщина, уже не сдерживая себя, громко простонала, выгибаясь дугой и раздвигая ноги, впуская мужчину в себя. Служанка и лодочник старательно притворялись, что их нет рядом, но на них никто и не обращал внимания: кто вспоминает о рабах, когда речь идет о старой любви? Как будто и не было этих шестнадцати лет, что минули с тех пор, когда русский дружинник, боярин из ближайшего круга княгини Ольги, во время ее визита в Царьград не смог устоять перед женскими чарами молодой, но уже весьма опытной Феофано, жены наследника престола, будущего императора Романа. Они провели вместе лишь несколько бурных ночей, скрываясь от нескромных глаз во многочисленных помещениях дворца, но память о тех ночах пронеслась сквозь годы — и сейчас Свенельд, разом скинув с плеч, не меньше двадцати лет, с молодым пылом терзал податливое лоно извивавшейся под ним женщины. Много их было у киевского воеводы, но такую, одновременно нежную и напористую, ведающую множество уловок, о которых знать не знали старательные, но скучные жены Свенельда, киевский воевода помнил лишь одну. Также как и Феофано, жена двух императоров и любовница третьего, в свое время безошибочным женским чутьем выделила самого достойного из мужей росов, приложив все силы, чтобы заполучить Свенельда в свою постель.

Уже позже, когда все закончилось, любовники расслабленные, лежали на песке, молча смотря в усыпанное звездами небо.

— Мне нельзя тут долго оставаться, — сказал Свенельд, — рано или поздно меня хватятся мои люди. Также как и тебя — а как ты вообще смогла сбежать из монастыря?

— О моих стражах позаботился Теодос, — Феофано кивнула в сторону лодочника, — я его знаю давно, еще с тех пор когда он работал вышибалой в кабаке у моего отца. Вот и пригодились знакомства юности, когда все дворцовые связи оказались пшиком.

— Таким ли уж пшиком? — усмехнулся в густые усы Свенельд, — думаешь, я поверю, что ты не имеешь отношения к тому безумцу, что бросил копье в вашего царя?

— Может и имею, а может и нет, — загадочно усмехнулась женщина, — с тех пор как Иоанн замирился со Святославом, у него появилось много новых недругов в армии и найти недовольных среди военных стало намного проще. Если бы еще твой князь не лез куда его не просят, со своим мечом.

— Разве он мог поступить иначе, — пожал плечами Свенельд, — что бы было со всеми нами, если бы умер император, пригласивший нас в Царьград?