В семье обратили на это внимание. Когда мать Эли спросила его однажды, не хочет ли он, чтобы она приготовила одно из его любимых блюд — сирийское кушанье, которое он полюбил еще в детстве в Алеппо, Эли резко ответил: «Я сыт по горло этой едой!» Такое поведение не было характерно для Эли — человека спокойного и уравновешенного. Кроме того, это было серьезной ошибкой с его стороны, потому что вряд ли ему могла надоесть сирийская кухня в Европе, где он якобы работал. Подобная ошибка в другом месте стоила бы ему жизни.

В следующий раз, в гостях у своего брата Мориса, он подарил одной из своих племянниц куклу, купленную в «Галерее Лафайет» в Париже. Морис поинтересовался: «О, ты недавно был в Париже?» Забывшись, Эли ответил, что он не был в Париже уже несколько месяцев. Этот ответ только подогрел любопытство Мориса:

— Откуда же тогда у тебя такой прекрасный подарок?

— Ты что, считаешь меня лжецом? — закричал на него Эли. — Ты меня проверяешь? Не лезь не в свое дело!

В другой раз Морис наверняка бы обиделся, однако он уже начинал догадываться, чем на самом деле занимается Эли. Дело в том, что Морис работал в Моссад радистом. Естественно, он знал о существовании суперагента в Дамаске, от которого в Моссад поступала ценнейшая информация, но, как и все сотрудники штаб-квартиры, он не знал его имени.

Через какое-то время Морис обратил внимание на некоторые странные совпадения. Когда человек из Дамаска направлял личные радиограммы, например поздравление своей дочери с днем рождения, дата совпадала с днем рождения одной из дочерей Эли. А теперь, когда человек в Дамаске молчит, Эли находится в Израиле. Все это натолкнуло Мориса на мысль о том, что суперагентом в Дамаске является его брат. Открытие воодушевило его. Он всегда восхищался братом, но теперь это чувство переполняло его. Он сгорал от желания сообщить Эли, что раскрыл секрет, но сдерживался, опасаясь своим признанием вывести брата из равновесия.

Другой брат Эли — Эфраим — тоже догадывался об истинном положении вещей. Коген привез ему в подарок дорогие туфли, и Эфраим обратил внимание на то, что размер на них указан по-арабски. Объяснение Эли, что покупка была сделана в Турции, не было достаточно убедительным… но Эфраим тоже промолчал.

Однажды в присутствии всей семьи Эли совершенно неожиданно выдал себя. В семье часто говорили по-арабски с египетским акцентом, так как это был родной язык Когенов. Арабы очень хорошо чувствуют малейший акцент и, когда Эли заговорил, все обратили внимание на то, что он произносит слова с сирийским акцентом. Первой заметила мать, но она, как и братья, ничего не сказала.

Больше чем кто-либо другой обращала внимание на перемены в Эли его жена Надия. Он выглядел уставшим и рассеянным. Когда они оставались вдвоем, казалось, что Эли мыслями находится где-то далеко. Надия уже давно поняла, где работает ее муж, но ничем не выдавала себя. Однако на этот раз, стараясь показать Эли, что она верит ему, Надия поделилась с ним своей тайной. «Я знала все еще до того, как ты уехал в Буэнос-Айрес, — сказала она, — но не хотела, чтобы ты терзался мыслью о моих переживаниях за тебя». И с улыбкой добавила: «Смотри, я тоже настоящая израильтянка».

Видя состояние Эли, руководство Моссад решило предоставить ему дополнительный отпуск. Кроме того, ему сказали, что, если он хочет получить другое назначение и не возвращаться в Дамаск, ему пойдут навстречу: он сумел сделать столько, что результаты превзошли все ожидания.

Однако Эли считал, что долг — превыше всего. «Я поеду, — сказал он. — В Дамаске еще есть работа. Когда я закончу ее, я вернусь домой».

В конце отпуска Эли и Надия поехали отдохнуть в приморский городок Кесария. В последний совместный вечер они ужинали в ресторане «Стратон» на берегу Средиземного моря. Там Эли сообщил Надие о своем решении: «Я устал все время находиться вдали от тебя и детей. Но мне необходимо уехать. Когда я вернусь, я обещаю, что больше не покину тебя ни на один день». На следующий день они расстались. Надия была безутешна.

В один из январских дней 1965 года Эли Коген лежал на кровати рядом с радиоприемником, ожидая ответа на свою радиограмму, только что отправленную в Тель-Авив.

Его добрый друг Салим Хатум, с которым Эли поужинал накануне вечером, рассказал о новом стратегическом решении, принятом президентом Аль-Хафезом и руководителями сирийских спецслужб. Оно заключалось в том, чтобы объединить разрозненные палестинские группировки и образовать мощную координируемую из единого центра террористическую организацию. Ее члены могли бы тайно проходить подготовку на сирийских военных базах, а затем засылаться в Израиль для развертывания там партизанской войны.

«Мы не хуже алжирцев, — говорил Хатум, — и сбросим евреев в море, как это сделали наши братья с французскими колонизаторами в Северной Африке».

Через 24 часа после принятия этого решения о нем было доложено премьер-министру Израиля.

Эли посмотрел на часы. Восемь утра. Он настроил приемник на нужную волну, на которой сможет услышать ожидаемый им ответ Тель-Авива.

Неожиданно в дверь громко постучали.

Еще до того, как он успел отреагировать, дверь оказалась выбитой и в комнату ворвалось восемь вооруженных людей в гражданском. Рука Эли инстинктивно потянулась к радиоприемнику, но в этот момент он почувствовал, как его головы коснулись холодные стволы.

— Не двигаться! — услышал он крик.

К кровати подходил одетый в военную форму человек. Эли моментально узнал его. Это был полковник Ахмед Сувейдани, начальник сирийской контрразведки.

Игра закончилась.

Позднее в интервью ливанским газетам полковник Сувейдани утверждал, что уже давно подозревал Камиля Амина Таабеса. «Я распорядился установить за ним слежку и внимательно изучал тех, кто входил и выходил из его квартиры. Я сам обнаружил его антенну на крыше здания. Изучая список его высокопоставленных друзей, я понял, что имею дело с очень опасным шпионом. Мы стали прослушивать его телефон и перлюстрировать корреспонденцию».

Однако полковник говорил неправду. Ни разу за все три года работы Эли в Дамаске ни у кого не возникло даже малейшего подозрения, что это не тот человек, за которого себя выдает. Никто из его друзей не попадал под наружное наблюдение и не был арестован. Не было, собственно, и самого наблюдения.

Захват Эли не имел ничего общего с деятельностью сирийской контрразведки или с его собственными ошибками, а явился прямым следствием неоднократных жалоб радистов посольства Индии. Они говорили сирийцам о помехах, которые мешали им нормально работать во время сеансов связи с Дели. Власти пытались установить источник этих помех, но из-за отсутствия необходимого оборудования не могли этого сделать.

Что произошло дальше, точно неизвестно до сих пор. В чем не может быть сомнений, так это в том, что за помощью сирийцы обратились к советским советникам, которые занимались этим делом более двух лет. Они поняли, что кто-то осуществляет несанкционированные выходы в эфир в районе индийского посольства.

В дело вступила одна из наиболее совершенных в мире подвижных пеленгационных установок, которая либо уже находилась в Дамаске, либо была доставлена сюда из Москвы. Патрулируя улицы вокруг здания генерального штаба, «охотники» зафиксировали выход в эфир передатчика Эли. Однако в силу того, что сеансы связи были очень короткими, им долго не удавалось установить точное место выхода в эфир. Так, за день до ареста Эли они окружили и тщательно обыскали соседний дом, на который сначала пало подозрение.

Эли Коген ничего об этом не знал. Возможно, ему следовало быть более внимательным. Задним числом можно утверждать, что признаки надвигавшейся угрозы были налицо. За два дня до ареста в одном из сообщений в Тель-Авив Эли пожаловался на проблемы с выходом в эфир, которые возникли в связи с неожиданным отключением электроэнергии. Ему пришлось переключить передатчик на аккумуляторные батареи.

Утром в день ареста электричество было отключено вновь во всем районе. Эли опять использовал батареи, не подозревая о том, что его дом обесточен. Теперь его стало намного проще запеленговать: передатчик Когена оказался единственным, который вышел в эфир в этом районе.