Вначале казалось, что он слышит, как Тимка испуганно кричит ему, Михаилу: «Этот человек не скоро приедет? Он не заберет меня? Ты меня не отдашь?!»

Теперь, когда мальчишке пошел десятый год, отношение его к Трубникову изменилось. Того, что этот строгий дядька может появиться в его жизни в любой момент и увезти его с собой, только потому, что считается отцом, Тимка уже не боялся.

Он шестой год жил с папой-Мишей, тетей Зиной, которую называл просто «Зиной», и собакой Руной. У него был взрослый брат, который во всех своих электронных посланиях через Пашкин почтовый ящик писал из Сибири не только родителям, но и ему, своему двоюродному брату. И еще у него был друг Сенька Лозовой, приятели в школе и Венька — лодочник со спасательной станции на Оке, который в свое дежурство позволял, иногда, сидеть на «банке*» рядом с собой и давал весло.

Нет, Тимка не рюкзак, который его отец, Антон Трубников, может, когда ему вздумается, подхватить на плечо и унести с собой. Но все чаще, обняв Руну, Тимка лежал на полу в своей комнате или в огороде, между пыльных кустов красной смородины, и ему было так печально, что будь он девчонкой, то, наверно дело бы дошло и до соплей. Он не мог понять, почему ему одновременно так не хочется зависеть от мрачного неразговорчивого человека каперанга Трубникова и в тоже время так больно знать, что этот человек в нем, Тимке, не нуждается. И пусть этот Антон Семенович Трубников приедет и хоть тысячу раз назовет Тимку «сынком», тот никогда не скажет ему в ответ — «отец» или «батя», как говорят некоторые парни, и, уж конечно, не назовет «папой». Пусть только приедет!

Другие проблемы были у Михаила Петровича. Он мучился тем, что мало видел Антона и почти ничего не успел узнать о нем. Ему очень хотелось хотя бы заочно познакомить сына с отцом. Но вместо этого ему, как в школе, удавалось создать своими рассказами лишь портрет некоего «типичного представителя» всех отважных капитанов Военно-Морского флота России. Нечто среднее между индийским принцем Даккаром, капитаном «Наутилуса», и отважными советскими подводниками времен войны с фашистами.

— Пап-Миша, а «Он» старше тебя? — спрашивал Тимка.

— Нет, конечно.

— Но он всегда мрачный, как старик, а ты смешной.

— Что значит «смешной», Кутик?! Веселый нужно сказать. И это тоже не так. Я — всякий. Знал бы ты, как я ругаюсь на стройке. А когда вы с Сенькой пошли без спросу на Оку, и я тебя отшлепал, я тоже был «смешной»?

— Хорошо. Ты разный, но чаще ты веселый и добрый. А Он всегда серьезный, как будто у него плохое настроение.

— Тима, мы видимся с тобой каждый день уже шесть лет, а твой отец приезжал к нам на неделю. Шесть лет и семь дней. Разницу чувствуешь? Твой отец просто не пустослов.

— А почему когда он ест, то всегда держит вилку в левой руке? Он что, левша?

— Потому что так положено по этикету, а он хорошо воспитан. Старшие офицеры-подводники считаются на Флоте элитой. У всех у них прекрасное образование и хорошее воспитание. Кстати, вспомни, как ели Шерлок Холмс и доктор Ватсон.

— Так это когда было!

— Хорошие манеры и в 21 веке не отменяются.

— Значит мы все с плохими манерами? Ты, я…

— Не продолжай! Правду говоря, мы действительно позволяем себе дома некоторые вольности, на которые подводники не имеют права.

— Почему?

— Только представь. В маленьком помещении, почти упираясь головой в потолок, сидит за столом десяток невоспитанных людей. Один ест правой рукой, другой — левой, невольно задевая соседа. Иной кладет на стол локти, тарелку чью-то опрокидывает. Найдется любитель чавкать или громко сморкаться в платок, не отходя от стола. Если ты находишься в такой компании долгими месяцами, ты просто свихнешься.

Вот вы с Сенькой и часа не проведете в комнате, чтобы не поссориться, все что-то делите. А моряки на подводной лодке не просто едят и спят. Они там работают с разными сложными механизмами и приборами. То есть должны быть очень собранными и внимательными. Несмотря на то, что им трудно дышать, запредельно жарко или холодно, рядом одни и те же лица, а над лодкой километры воды. А день у них ненормированный.

— Ну, и при чем здесь хорошие манеры?

— Они, Кутик, не позволяют человеку оскотиниться в трудных условиях. Вести себя так, чтобы не раздражать, а поддерживать друг друга. Говорят, что команду подводников не подбирают, как космический экипаж. Но после плавания, они просто как один человек. Понимают друг друга с полуслова.

У них ведь и победа — одна на всех, и гибель.

И еще там особое отношение к капитану. Ему иногда приходится решения принимать в секунды. Я уж не говорю про войну с немцами, когда лодка «видела» только через перископ, а слышала ушами акустика. Тогда все решали опыт и интуиция командира. Да и сейчас ребята говорили, никакая электроника чутье капитана не заменит. И как-то так получается, что каждый капитан у подводников — уникальная личность. Флот их знает пофамильно.

И отношение к ним у экипажа не формальное, а как к отцу в хорошей семье.

— А много во флоте подводных лодок?

— Хо-ороший вопрос! Только его командующему задавать нужно, а не такому «отставной козы барабанщику», как я. Но таких подводных крейсеров, каким Антон командует, наверное, немного. По-моему, есть какие-то договоренности международные насчет них. Там же ракеты, на некоторых — баллистические. Понимать нужно. А дизельных лодок, наверное, много. Кстати, на атомных лодках подводниками большая научная работа ведется на разных широтах. И нашими спецами, и английскими, и американскими. Они на больших глубинах бывают у полюсов, о многом первыми узнают.

— Да, Миша, — насмешливо заметила мужу Зинаида Васильевна, услышав его содержательную беседу с племянником. — Силен ты лекции читать про

Военно-Морской Флот! Особенно хорошо у тебя о семье получилось!

Ребенку сразу стало понятно, какое место он занимает в жизни родного отца.

Сколько там их на этом плавучем «Чернобыле»?

— Не знаю. Человек сто может быть.

— Ну вот. Капитан — отец для 100 своих моряков. Сын — на сто первом месте!

— Зин, ну если так сложилось! Ведь мы только и знаем, что Антон три звездочки на погонах носит и служба у него не сахар. Хоть этим я могу с его сыном поделиться, раз больше некому и нечего о нем сказать. Как иначе мне научить мальчика уважать отца…

— Памятник ты научишь уважать, а не человека…

— Ну, ты и скажешь! И вообще, относительно Антона это слово не употребляй! Накликаешь еще!

— Так я же не в этом смысле, Миша!

Михаил Петрович недовольно дернул головой, что было у него признаком крайнего недовольства. В данном случае собой.

И все-таки Михаил Петрович, продолжая свой план заинтересовать Тимку профессией отца, стал разыскивать на книжных полках домашней библиотеки книги о моряках и приносить в его комнату. Тут была и Вовкина любимая «Юнга со шхуны «Колумб», и рассказы Житкова, и Соболевские байки боцмана Кирдяги, и «Морская душа».

Тимка пролистывал книги, но большого интереса к ним не проявлял. Принцем Каспианом из «Нарнии», похоже, он увлекался гораздо больше. Зинаида Васильевна была права. От всех этих знаний об отважных моряках и капитанах, родной человек — отец Антон Трубников — ближе не становился. С упорством капитана Гаттераса, он все дальше удалялся от сына в область мифов и преданий.

И дней через десять это стало очевидным.

Зинаида Петровна вместе с Маней, которая была на четыре года старше Тимура, лепили в четыре руки вареники с творогом. Тесто делали по-особому — на воде с молоком, а потом раскатывали его тонко-тонко и вырезали кружочки старым тонкостенным бабушкиным стаканом. При этом предполагалось, что «учебные изделия» Маруся понесет домой. Потому Маня нет-нет да и перекладывала незаметно вареник- другой с подноса тети Зины на свою тарелку. Зинаида Васильевна замечала эту детскую хитрость, но вида не подавала. Посмеиваясь про себя, она вспоминала, что и сама так делала, когда училась лепить пирожки у бабушки.