Ну я и рассказал в красках, Евдокия только охала, распахнув свои зелёные глазищи, и приложив ладони к щекам. От такой её непосредственности мне стало даже чуточку смешно, но я сумел сдержать улыбку.
В этот момент снова послышался лай, вернее, радостное тявканье, а следом женский голос от калитки:
— Что, Тимка, соскучился? На вот, мосолик тебе принесла, свеженький, погрызи…
На этот раз пришла Лидия Васильевна — тётка Евдокии. Вроде как проведать племянницу, а на самом деле, как я понял, за чашкой чая, который хозяйке снова пришлось наводить, поглядеть на постояльца. Мне показалось, что я произвёл на женщину приятное впечатление. Засиживаться она не стала, объяснив, что ей ещё холодец варить.
Спать я отправился почти в одиннадцать вечера. Евдокия сказала, что посидит немного за машинкой, дошьёт себе платье, а потом тоже на боковую — в 6 утра ей нужно быть на птицеферме. И меня разбудит, как пойдёт, чтобы я свою работу не проспал.
Вырубился я моментально, всё-таки день выдался достаточно напряжённым, даже вон человека от смерти спасать пришлось. А проснулся от светившего сквозь закрытые веки солнца. А ещё что-то несильно давило мне на живот. Открыв глаза, я увидел свернувшегося калачиком Рыжика, который сладко посапывал поверх простыни, которое в тёплом ещё августе я предпочёл предложенному накануне вечером шерстяному одеялу с пододеяльником. Как он пробрался-то, вроде дверь закрыта, а на форточке москитная сетка… Хотя я же дверь не запирал, а открывается она вовнутрь, так что котяра вполне мог прошмыгнуть, приложил небольшое усилие.
Не успел сообразить, что делать с наглым котом, как раздался деликатный стук в дверь.
— Да-да, — оживился я, всё-таки сбрасывая с живота недовольно мяукнувшего Рыжика.
Дверь открылась, и моим глазам предстала Евдокию. Чистое, сияющее без всякой косметики лицо. Оно и вчера было без косметики, но сейчас, может быть, и оттого сияло, что на него из незанавешенного шторкой окна падал луч рассветного солнца, и лицо это казалось мне каким-то ангельским.
— Доброе утро, Евдокия! — улыбнулся я, сладко потягиваясь. — Вы прекрасны, как это августовское утро!
— Спасибо за комплимент, только от августа-то осталось всего ничего. В среду уже 1 сентября, детишки в школу пойдут.
Тут она почему-то резко погрустнела. Хотя ясно, почему — детей-то она в браке не нажила, и теперь уже и не наживёт. Не повезло Евдокии…
— Я вам глазунью с салом пожарила, — сказала она, встрепенувшись. — Вы утром чай или молоко пьёте? Если молоко, то найдёте в холодильнике, оно в трёхлитровой банке. Там же, в холодильнике, колбаса и масло. Хлеб в хлебнице. А обедать домой придёте?
— Да вроде врачей в амбулатории в обед кормят.
— Ну если что, то в холодильнике картошка вчерашняя, можете на сковороде обжарить по-быстрому и яйцом залить — я так часто делаю. Котлеты в кастрюльке… Ну всё, я побежала.
— А ключ? Замок? Запирать как дом?
— Ой, да что вы, — отмахнулась она, — у нас в селе никто двери не запирает, все друг друга знают. Я уж и не помню, когда кто-то у кого-нибудь что-то украл. А если кто-то и позарится, то у Фёдора Кузьмича разговор с такими короткий. Он, может, в милицию его и не сдаст, но так приголубит — что воровать больше никогда уже не захочется.
Вспомнив габариты Байбакова, я охотно поверил в сказанное. Однако не унимался:
— А если залётные? Ну, проезжие какие-нибудь?
— Не, у нас тут чужих сразу видно. За ними всё село приглядывать будет. Так что не переживайте, никто ничего у нас не украдёт.
Она исчезла, а я не спеша начал заниматься утренними делами. Сбегал на двор в будку, по пути потрепав за загривок Тимку, выползшего на утреннее солнышко уже из своей будки, подлил молока Рыжику в миску… Пятнадцать минут на утреннюю зарядку на свежем, слегка ещё зябком в это ранее время воздухе, умывание, завтрак под районную газету «Ленинский путь».
Поскольку яичница была с салом, решил не рисковать, попить на десерт крепкого чайку, хотя от стакана холодного молока никогда не отказывался. Случалось у меня в той жизни, что молоко и сало входили, скажем так, в противоречие друг с другом.
Дальше обязательная чистка зубов, и вот с портфелем я вышагиваю в сторону амбулатории, до которой пешим ходом от силы двадцать минут, а встречные сельчане со мной здороваются, и даже — спиной чувствую — глядят мне вслед. Вон бабка из-за ограды беззубо улыбается, я ей тоже улыбаюсь, чуть кивая на ходу:
— Здравствуйте!
— Здравствуй, сынок! Это ты, штоль, врач новый вместо Петровны?
— Выходит, я.
— А звать-то тебя как?
— Арсений Ильич.
— А я Авдотья Акимовна. Так я приду можа сёдня на приём-то? А то чивой-то радикулит замучал, спина второй день не разгибатси. Мне дочка уж и хреновым раствором мазала спину — толку нету.
— Каким раствором?
— Хреновым… Ну это сок хрена с водой смешивается когда.
Я покачал головой. Да уж, народная медицина… Хотя, конечно, и официальная медицина вышла из народной, многие травы с настойками действительно помогают. Но это, конечно не идёт ни в какое сравнение с тем, что началось после развала СССР, когда разного рода представители нетрадиционной медицины полезли изо всех щелей. И ладно бы безобидные травники! А то ведь сколько народу в могилу отправили все эти целители, успев обобрать пациентов как липку.
— Конечно, приходите, у меня сегодня как раз первый рабочий день, — говорю я бабке. — Вместо хрена я вам выпишу что-нибудь более действенное.
Вяземская уже на месте. Объясняет мне в деталях, что к чему, после чего врачебная конференция (хотя это кромко сказано) у Ряжской, где меня снова представляют коллективу. Затем следует врачебный обход. Двое пациентов моих — старик и женщина средних лет. Мне их Вяземская передаёт «по наследству» вместе с историями болезней. Ещё стопка историй ожидает меня в кабинете — будет чем заняться на досуге.
А в коридоре на скамеечке уже сидит давешняя бабулька, которая при моём появлении резво вскакивает, опираясь на клюку, правда, при этом остаётся в полусогнутом состоянии. Я в выданном мне сестрой-хозяйкой халате, под которым белоснежная рубашка, с фонендоскопом на шее, выгляжу, несмотря на молодость, солидно — успел поглядеться на себя в зеркале.
— Заходите, — приглашаю её, открывая перед посетительницей дверь.
Присутствует соблазн применить браслет и излечить Авдотью Акимовну за один присест, но здраво рассуждаю, что заболевание у старушки не смертельное, возрастное, может, она завтра помрёт во сне, и все мои усилия окажутся напрасными. А меня, если буду каждого пытаться исцелить таким способом, надолго не хватит. Радикулит — это не ушиб, тут день-два придётся в себя приходить. Я же должен быть готов в любой момент сорваться, к примеру, на выезд в район, где реально человеку может быть плохо.
Так что выписал бабушке «Диклофенак», пусть ей дочка мажет. Узнавал уже, мазь имеется в аптечном пункте.
Не успел спровадить Авдотью Акимовну, как появляется Ряжская.
— Арсений Ильич, придётся вам срочно наведаться в Софьино. Оттуда позвонили, там девочке плохо.
— А что с ней?
— Третий день высокая температура, сегодня ночью была под сорок. Кашель постоянный, дышит с хрипом. Как бы не пневмония.
— Возраст?
— Девять лет. Отправили бы педиатра, да сами знаете, у нас в штате педиатр не предусмотрен. Повезет вас Виктор Семёнович. Если что-то серьёзное — отправляйте сразу в Сердобск. А мы уж тут вас как-нибудь подменим. В крайнем случае вызовем Анну Петровну.
Что ж, надо так надо, я предполагал, что придётся и по сёлам колесить, а не целыми днями в амбулатории штаны просиживать. Когда я с «дежурным» чемоданчиком, доставшимся мне по наследству от Вяземской, вышел на внутренний двор, Абрикосов уже сидел в кабине своего «УАЗ-452», дымя «беломориной».
— Ну что, Ильич, погнали?
— Погнали, Василий Семёнович. Долго ехать-то?
— Минут двадцать-двадцать пять. Там до самого Софьино асфальт, хоть и разбитый местами. Кузьмич в этом плане молодец, старается, знает, что дороги — это первое дело. Раньше-то как посевная или страда — транспорт то и дело из строя выходил, как раз по причине хреновых дорог. А сейчас поломок куда меньше стало. Ну ладно, с Богом!
