Фёдор Кузьмич не без гордости заявил, что раньше, до революции, вот эта дорога была вымощена булыжником, потом его попросту разворовали сами крестьяне, и долгие годы на месте нынешнего асфальта пролегала грунтовка. А вот он семь лет назад за свои, колхозные средства заасфальтировал дорогу, как ведущую к селу, так и главную, ведущую сквозь село и уходящую дальше на Константиновку. Причём асфальт клали по ГОСТу. Был он, конечно, с вкраплениями гравия, а не гладенький, как делали в 21 веке, но если и впрямь по ГОСТу, то, значит, такая дорога не один год продержится, прежде чем начнут появляться рытвины и колдобины, которых я пока не наблюдал.

Слушал я Байбакова, и думал, что побольше бы таких людей, как этот председатель, глядишь — и не развалилась бы страна усилиями в том числе кучки примазавшихся к власти ублюдков. Даже вспоминать не хочется, через что пришлось пройти не только нам, врачам, но и подавляющему большинству россиян в лихие 90-е.

— Сначала в амбулаторию заглянем, я уже предупредил, что нового терапевта везу. Люди ждут, познакомиться с тобой хотя, Сеня… Ничего, что я так тебя, по-свойски?

— Между нами можно, а в присутствии посторонних к врачу желательно обращаться на «вы», и по имени-отчеству.

— Понял, не дурак, — с серьёзным видом кивнул Байбаков. — Хотя я уже привык почти со всеми на «ты», включая врачей, да и они мне так же… Но с тобой, так уж и быть, по имени-отчеству.

Он всё же не удержался и хмыкнул.

— Потом к Евдокии повезу. Я её уже предупредил, разрешил пораньше с работы уйти, чтобы дома нас ждала. Обещала баньку истопить. За твоё проживание и питание, кстати, колхоз ей доплачивать будет, так что ты в этом плане деньгами не сори… Куда ты, дура⁈

Он резко дал по тормозам, и я и едва не впечатался носом в лобовое стекло. А Байбаков навалился грудью на руль, но вроде бы обошлось без серьёзных последствий.

Причиной резкой остановки стала женщина, выскочившая на дорогу прямо под колёса машины. Глаза выпучены, волосы чуть ли не дыбом стоят, на ногах домашние тапочки…

— Алевтина, ты чего творишь⁈ — орёт Байбаков, высовываясь в окно. — Жить надоело?

— Кузьмич, беда! — приложив ладони к груди, стонет женщина и, кажется, готова уже рвать на голове волосы. — Срочно моего Тольку в больницу вези, помирает он!

— В смысле помирает?

— Да подавился! — объясняет она с таким видом, словно председатель уже знаком с информацией, но почему-то никак её не осмыслит. — С кумом обмывали его мотоцикл, тот самогону принёс, салом закусывали, вот и подавился Толька этим салом…

Я выскакиваю из машины.

— Где ваш дом?

— Вона, вон тот, с красной крышей, — тычет она пальцем в сторону крепкого дома, обнесённого зелёным забором.

И я несусь к этому дому, а за мной, судя по топоту ног, мчатся Алевтина и Фёдор Кузьмич. Влетаю в дом и вижу, как рядом возле стола с остатками пиршества на полу лежит мужчина с уже синеющим лицом и слабо дёргающимися конечностями, а над ним на коленях стоит его более возрастной собутыльник, видимо, тот самый кум, и растеряно повторяет одно и то же:

— Толян, бля, ты чё? Толян, бля…

— Ну-ка!

Я отталкиваю мужика в сторону, краем глаза вижу, как в комнату влетают жена потерпевшего и Байбаков.

— Ой, мамочки, помирает Толенька! — воет Алевтина.

— Да не голоси ты! — осаживает её Кузьмич. — Вон врач, он знает, что делать.

Уверенности в его голосе не слишком много, но я и в самом деле знаю, что делать. Приём Геймлиха ещё никто не отменял. Приподнимаю пострадавшего, кажущегося почему-то при своих скромных габаритах достаточно тяжёлым, перемещаюсь ему за спину, обхватываю его живот под ребрами обеими руками. Далее сжимаю руку в кулак и частью кулака со стороны большого пальца придавливаю на живот страдальца между пупком и ребрами. Ладонь другой руки кладу поверх кулака и толкающим движением вверх вдавливаю его в живот. Приходится повторить приём несколько раз, и вот наконец изо рта Толяна вылетает кусочек сала, причём не такой уж и большой, а он сам тут же делает глубокий, какой-то свистящий вдох. Лицо его розовеет, в глазах появляется осмысленное выражение, кажется, он уже способен стоять самостоятельно.

— Толенька!

Алевтина кидается к мужу, обнимает его, не переставая причитать, а Байбаков увесисто хлопает меня по плечу:

— Вот ты, Арсений Ильич, молодчина! Не успел приехать — а уже спас человеку жизнь. С боевым крещением!

Дальше мы прощаемся с обитателями дома и гостящим у них кумом, отказываясь от угощения, и мчим дальше — вечер опускается на село и его окрестности. Минуем небольшую площадь с бюстом Ленина, у которого лежат подвядшие полевые цветы, и Домом культуры, чей фасад украшен транспарантом: «Товарищи хлеборобы! Быстро и без потерь уберём выращенный урожай!».

Амбулатория представляла собой оштукатуренное двухэтажное кирпичное здание в самом центре Куракино, недалеко от полуразрушенной церкви без купола. Клумба перед входом была засажена бархатцами. Виднелись несколько кривобоких яблонь и вишнёвых деревьев. В зарослях крапивы бродила коза с болтавшимся выменем, сосредоточенно объедая жгучее растение.

Сбоку от входа под навесом красовалась соответствующая табличка под стеклом: «Врачебная амбулатория с. Куракино. Поликлиника работает с 8 до 17 часов».

— Здравствуйте, Фёдор Кузьмич!

Навстречу нам выходит немолодая женщина в белом халате, за стёклами очков блеснули глаза.

— Это наша заведующая амбулаторией Валентина Ивановна Ряжская, — представляет он её мне. — Вот, Валентина Ивановна, привёз тебе терапевта. Арсений Ильич Коренев. Заверили, что молодой, но перспективный, ну да я тебе вчера уже про него рассказывал. Он уже, кстати, человека от смерти спас.

И Байбаков пересказывает историю с незадачливым Толяном. А Валентина Ивановна просит подробнее рассказать о способе, с помощью которого я это сделал. Председатель тоже заинтересованно слушает мои объяснения, до кучи я ссылаюсь не перепечатку статьи самого Геймлиха из какого-то западного медицинского журнала, датированную 1974 годом.

— Так что не только в СССР, но и на Западе этот метод ещё не успел получить широкое распространение, — констатирую я. — Но со временем он точно войдёт в обиход, ему даже школьников обучать будут.

После этого Байбаков с нами прощается, а мы с Ряжской идём осматривать амбулаторию. Первый этаж — своего рода поликлиника, где проходит первичный приём пациентов. Тут же находится небольшой аптечный пункт. В дверях комнатушки, где принимает пациентов терапевт, нас поджидает невысокая, пожилая женщина лет шестидесяти, оказавшаяся той самой Анной Петровной Вяземской. Договорились, что завтра с утра я приму у неё дела, так как сегодня мне ещё предстояло решить вопрос с заселением, а время было уже половина шестого.

В кабинете царил минимализм. Стол, два стула, кушетка, шкаф, где на стеклянных стеллажах хранились лекарственные средства, тонометр и документация. Так же на первом этаже располагалась перевязочная, которой заведовала сама Ряжская, по совместительству оказавшаяся хирургом. Ей эта профессия подходила, в её характере ощущался стальной стержень. Как я позже узнал, она даже на фронте успела

На втором этаже находился стационар — четыре палаты по четыре койки каждая, мужская и женская. И то половина мест пустовала. Как я понял, требующих госпитализации больных сразу отправляли в Сердобск. В свободное от приёма пациентов в своём кабинете время мне придётся вести больных в стационаре и обходить больных по домам. Село на две сотни дворов, надеюсь, мне не придётся бегать от дома к дому с языком на плече.

Здесь же, на втором этаже, находится небольшой пищеблок. Кормит и пациентов три раз в день плюс полдник, и врачей. Но последних только обедами, так что дежурный врач обязан приносить еду с собой.

Плюс на приданной к амбулатории «буханке» цвета хаки с надписью на дверце «Медслужба» под управлением немолодого водителя Василия Семёныча (чья фамилия Абрикосов показалась мне весьма забавной) придётся объезжать соседние сёла, ежели там объявятся болезные. А понадобится — так сразу в районную больницу везти человека. Так что скучать точно не придётся.