Привели еще двух женщин. Одна — низенькая, кругленькая, с крашеными рыжими волосами; вторая — высокая и мускулистая, настолько мускулистая, что я почти наверняка могла сказать — транссексуал. На ней была мини-юбка (бедняга — в таком-то холоде), а на ляжках просматривались довольно длинные волосы. Они вошли в две комнаты на другой стороне коридора и, как я, уселись на матрасы. Низенькая мне улыбнулась. Я улыбнулась в ответ. Мускулистая — или мускулистый — достала зеркальце и начала поправлять макияж. Движения у нее были очень женственные. Не манерные, а грациозные и мягкие.
От их присутствия мне стало спокойнее. Выходить мы будем, скорее всего, в одно и то же время. Супружеские свидания проводились с одиннадцати утра до двенадцати дня, хотя уже почти полчаса от этого времени прошло. По правде говоря, я даже испытывала приятное любопытство. Стоило попасть сюда, хотя бы ради того, чтобы увидеть задворки тюрьмы. Жизнь не готовила меня к матрасу на полу, веселеньким пледам и таким соседкам, как эти две.
Мускулистая спросила меня через коридор: «Кто твой кавалер?» Я сказала. Она аж рот открыла от изумления: «Ох, сестричка, сорвала же ты куш. Я прямо таю от твоего — без обид. Такой мачо, всё при нем». По разговору я окончательно убедилась, что она транс. Спросила, а кого она дожидается. Она назвала некоего Пако де ла Фуэнте. Я сказала, что не знаю такого. «Не такой красавчик, как твой, но тоже настоящий мужчина. Сильный, прямо как вепрь». Я улыбнулась. Интересно было бы взглянуть, кто с ней спит. «Меня Микаэла зовут, а тебя, сестричка?» Я назвалась. «Ага! Звезда морей! Вот это удача». Я посмеялась над таким умозаключением. От Микаэлы исходила естественная и заразительная симпатия. Росту в ней было не меньше метра восьмидесяти пяти. Пластичная. Мощные руки. Выдающаяся челюсть. Рельефные квадрицепсы. Кудри до плеч.
Послышались мужские голоса. Низенькая поднялась навстречу мужу, который шел первым. Тоже низкорослый и полноватый. Он зашел в комнату, и они закрылись. Следом шел Пако. Он и в самом деле был очень крупный. Платяной шкаф, как сказали бы наши бабушки. Чуть пониже Микаэлы. Смуглый, широкая спина, бычья шея. Позже я узнала, что Пако был одним из самых беспощадных киллеров на службе у картелей. Ходили видеозаписи, где он обезглавливал членов конкурирующих банд. А Микаэлу по документам звали Мигель Санти-баньес, и она тоже была киллером, только ее вины доказать не могли, и она никогда не сидела. Два киллера-гея предаются любви. Пако проследовал в комнату и с силой захлопнул дверь.
В коридоре гулко отдался грохот железа.
Хосе Куаутемок пришел чуть позже. Я вышла ему навстречу. Он улыбался. «Наконец-то», — сказал он и обнял меня. От этого объятия все мои тревоги и сомнения улеглись. Он взял меня за руку, провел в глубь комнаты и закрыл дверь.
Когда жизнь кажется тебе медом, когда дела идут как по маслу, подкрадывается сучья непруха, или как вам угодно ее называть — обстоятельства, плохие вибрации, гадство, карма, и засирает вам всю малину. Если на воле судьба подкладывает людям свинью, то зэкам она подсовывает мегахряка. За решеткой не бывает ничего, абсолютно ничего стабильного. Счастье — мимолетная иллюзия. Нельзя забывать, что большинство преступников все-таки отщепенцы, говнюки, сволочуги, больные, уроды, ублюдки, подонки, подранки и вообще сукины дети. Рано или поздно им от судьбы прилетает.
Может, тюрьмы и не школы преступности, но обмену опытом между злодеями разного масштаба все же способствуют. Во второстепенные учреждения общего режима вроде Восточной иногда попадали и субчики, которые досконально разбирались в большой движухе: кого похищать, в каких фирмах бабки отмывать, какие банки легче грабить, через какие прорехи на границе лучше переправлять товар, на каких ган-шоу в Техасе дешевле продают стволы, с какими колумбийцами или боливийцами можно по понятиям дела вести, кто рулит первоклассными русскими, словацкими и украинскими шлюхами, какой политик кого покрывает и так далее.
Поэтому многие из тех, кто выходил на свободу якобы с чистой совестью, немедленно обращались к благам рекрутинга в преступном мире, и было у них при этом огромное преимущество: на зоне оставались готовые к оказанию услуг кореша, а услуги по большей части состояли в том, чтобы убрать другого сидельца. «Слышь, бро, шефу нужно тут одного положить», и за сдельную плату всегда находился тот, кто с энтузиазмом выполнял поручение.
У Хосе Куаутемока все было заебись. Отношения с Мариной, прежде пробуксовывавшие, теперь развивались на отлично. Любовь-морковь. И с высоты своего гребня волны не заметил он тварей подколодных. Был бы повнимательнее — давно бы понял, что на него охотятся. День за днем, минута за минутой парочка утырков следила за ним, выжидала, когда бы засунуть ему под ребро. Они изучили его распорядок дня, выяснили, за каким столом он сидит в столовой, какие углы двора предпочитает, в каком душе моется. Действовали не по собственному почину. Они и знать-то Хосе Куаутемока особо не знали. Жили в другом корпусе, сидели по омерзительной статье изнасилование и убийство девочек — и подросткового возраста, и совсем малолетних. На тюремном жаргоне они были гиены, падальщики, червяки, стервятники, одним словом, хуже говна. В тюряге их встретили шваброй в жопу. «Чтоб понимали, каково тем девчушкам было». У преступников собственные категории морали. Убийцы малолетних, насильники малолетних отправляются прямиком в вонючий четвертый дивизион зоны. Они ничтожество. Но на этом зиждется и их смелость: кто способен изнасиловать, запытать и расчленить девятилетнюю девочку, способен вообще на все. Низкопробные душегубы, психопаты с зачатками чувства вины, они прут против каждого, кто попадется им на пути. Им на всех и на все насрать.
Оба типа: и Мясной, погоняло получивший по профессии — на воле был мясником, и Морковка, прозванный так за микроскопический детородный орган («Девушкам, которых он насиловал, вероятно, казалось, что он делает это мизинцем» — так выразился даже репортер, бравший интервью у оставшихся в живых жертв, ну а зэки убедились, что природа Морковку обделила, пока пихали ему швабру в задастан), шестерили и за мелкую мзду выполняли всякую бытовую работенку для влиятельных зэков. «Мясной, убери-ка блевотину. Ко мне вчера птица-перепил прилетала», «Морковка, метнись в ларек за куревом» — и они бросались выполнять приказы.
Все знали, какие они по нутру. Послушные, тупые, безжалостные, покорные, сволочные. Ролекс, кличку получивший за котлы из розового золота, которыми щеголял на воле, предложил Мясному и Морковке сделку: «Даю каждому по пять тыщ за голову Хосе Куаутемока Уистлика». Они такого не знали. «Сивый такой бугай, обросший», — описал Ролекс. А, теперь поняли: горилла бледнолицая. Такого так просто не завалишь, даже ножом. Больно здоровущий, еще отправит их в открытый космос. «Неинтересно поешь, — сказал Морковка, — мы здоровьем рискуем, а то и похуже». Ролекс посмеялся: «Ссыте, что ли?» — «Ссым — не ссым, а оцениваем трезво». — «По восемь тысяч на рыло — мое последнее слово». Сошлись. Не самое великое бабло, зато, если дело выгорит, они приобретут репутацию и будут лучше котироваться на тюремной бирже труда как убийцы внутреннего применения.
Взялись за дело. Сначала они вместе ходили по пятам за Хосе Куаутемоком. Ролекс поставил им на вид, что так их слишком заметно и лучше разделиться. «Ты по понедельникам и средам, ты по вторникам и четвергам, а не каждый божий день, а то слишком глаза колете». Расписание установили — и ждем. Каждый охотник желает знать. «А за что ты его убить-то хочешь?» — поинтересовался Мясной. Ролекс усмехнулся: «Это не я хочу. Кое-кто крупный его заказал». Мясной, как всякий порядочный лавочник, умел поддерживать разговор вследствие постоянного общения с покупательницами, а потому снова поинтересовался: «Акто этот крупный?» Ролекс сверкнул зубом: «А вот этого, уважаемый, ты никогда не узнаешь».
