Литмир - Электронная Библиотека

На меня он производил впечатление человека спокойного, хоть от него и исходила угроза. Это читалось в его глазах, в росте, в мощи мышц, даже в написанных им текстах. Я не могла себе представить, что он проявит ко мне жестокость. Наоборот, мне казалось, он станет обо мне заботиться. Но, возможно, я ошибаюсь и по моей вине пострадаю не только я сама, но и моя семья. Вдруг он заразит меня неизлечимой венерической болезнью, а я передам ее Клаудио? От одной згой мысли мне становилось дурно. С другой стороны, разве Педро не мог являться носителем смертоносной инфекции? До того, как они сошлись с Эктором, он трахался направо и налево. «Пять-шесть человек в неделю», — хвастался он. Да и сам Эктор в прошлом успел намутить. И все же с Педро мы не пользовались презервативом, и я даже не задумывалась, здоров он или нет. Хосе Куаутемок полжизни провел за решеткой. Вряд ли за те недолгие годы, что он наслаждался свободой, он успел сравниться в активности с Эктором и Педро.

Я пришла домой, пообедала с Клаудио и детьми, но продолжала думать только о его поцелуях. Я еще чувствовала его вкус, его дыхание. Так одержимо силилась вспомнить каждую подробность, что задумалась уже о собственном ментальном здоровье.

После обеда я помогла Даниеле с уроками. Она складывала и вычитала, а я вдруг взяла ее за руку и попросила прощения. Она изумленно взглянула на меня. «За что простить, мама?» — «За то, как я могу с вами поступить», — сказала я, как будто она могла понять весь смысл этой фразы. «А как ты можешь поступить?» — забеспокоилась она. Тут я поняла, что своим дурацким чувством вины только сбиваю ее с толку. И легонько ткнула ее пальцем в живот: «Могу тебя защекотать!» Мы посмеялись, и она опять занялась уроками. Я не выдержала. Встала, заперлась в ванной и разрыдалась.

Сосед

В детстве я однажды выиграл на ярмарке четырех цыплят. Два были выкрашены в оранжевый цвет, а два — в зеленый. Я посадил их в картонную коробку. Давал им хлебные крошки и поил из пипетки. На ночь закрывал коробку и ставил рядом с кроватью. Выключал свет. Они попищат-попищат, а потом затихнут. Тогда я открывал крышку, брал фонарик и смотрел на них. Они спали стоя, с закрытыми глазами. И я гладил их по головкам, потому что очень их любил.

Как только вставало солнце, они снова начинали пищать. Прямо не умолкая. Не знаю, как они догадывались, что уже утро, — коробка-то была закрыта. Но как-то соображали и принимались голосить. Брат сердился, что они ему спать не дают. Попросил маму убрать их из комнаты, и мама выставила коробку в коридор. А я хотел быть при цыплятах, поэтому вынес туда одеяло и спал рядом с ними в коридоре. Один цыпленок умер. Я очень расстроился. Спросил маму, где мы его похороним, но она велела не валять дурака. Кинула цыпленка в унитаз и смыла. Сказала, в мусор его класть рискованно, с меня станется его оттуда достать и схоронить. А еще сказала, что предавать животных погребению — святотатство, потому что мы тогда якобы возвышаем их души до людских душ, а на мессе падре сказал, что мы не животные. Учительницы в школе рассказывали, что мы происходим от обезьян, но когда я про это сказал маме, она влепила мне оплеуху со всей силы и сказала, если еще раз услышит от меня такие глупости, вообще меня из школы заберет.

Цыплята росли. Получились два петушка и одна курочка. Они бродили по дому и, по правде сказать, довольно сильно его загадили. Мама отправила их жить на крышу. Дядя помог мне построить им курятник из дощечек и проволоки. Дядя, а не папа, потому что папу убили. Как только я приходил из школы, сразу же поднимался к ним наверх. Открывал им дверцу и гонял их по крыше. Но потом один петушок попытался взлететь и чуть не свалился через край, и тогда я играть с ними перестал.

Вскоре мои петухи начали петь по утрам. Так уж прекрасно пели! Кукареку! Как будто где-то в деревне. Мне очень нравилось, а вот одному соседу — нет. Однажды он постучался к нам и поговорил с мамой. Сказал, мол, сраные петухи ему спать не дают.

Я рассердился. Никакие они не сраные. Но мама сама на него напустилась, сказала, а вот ей спать не дают его сраные собаки, лают всю ночь напролет. Сосед ответил, что нечего ему тут предъявлять, благодаря его собакам на районе спокойно, а если мама желает доказательств, то на днях поймали воров, которые залезли к донье Мелро, потому что его собаки разлаялись и подняли тревогу. Наглое вранье. Воров поймали, потому что сеньора та завопила как резаная и соседка вызвала полицию.

В общем, его собаки так и остались лаять, а мои петухи так и остались петь. Сосед начал на нас косо смотреть. По утрам он выходил и говорил: смотрите, какие у меня мешки под глазами из-за ваших сраных петухов. А мама ему отвечала: а я, смотрите, в каком дурном настроении из-за ваших сраных собак. В таком духе. Однажды я поднялся на крышу, а птички мои мертвые лежат, с перерезанным горлом.

В луже крови. Я успел соседа углядеть, как он с крыши прыгнул. Я чуть не умер от горя. Он тайком их убил, сволочь этакая. К счастью, я пришел сразу после того, как он им горло перерезал. Мама сказала, что мы не можем курятиной разбрасываться, и сварила из них суп. Я целую неделю проплакал.

Я поклялся, что отравлю его собак. Когда я рассказал про это маме, она рассердилась, но не за то, что я хотел их убить, а за то, что деньги бы впустую потратил. К тому же, сказала она, несчастные собаки ни в чем не виноваты. «Тогда уж его убей». Лучше бы она этого не говорила, потому что с того дня я только и поджидал случая его укокошить. Мне было двенадцать, и ножом бы я вряд ли справился. Один приятель с района сказал, что для этого нож нужно всадить до конца и поворочать там, в кишках. Сам-то он, засранец, уже двоих козлов порешил, так что знал, про что говорит. Посоветовал мне его не резать, потому как я хиздряк и сил его до конца убить у меня не хватит.

Я придумал кое-что получше. Наша крыша выходила на его двор. Вот дождусь, когда он выйдет машину мыть, и сброшу ему горшок с цветами на бошку. Собаки меня знают, лай не поднимут. Я выследил, что он намывает тачку каждый вечер после работы. Было бы что намывать. Ведро, «додж-дарт» хрен пойми какого года. В общем, как-то во вторник я притаился на крыше с горшком герани. Часов в шесть он выполз. Мыл он не из шланга, а из ведра, такой был жмот. Прямо как бабу машину свою наяривал. Оглаживал ласково так, мочалкой. Когда он совсем вошел во вкус, я с края крыши метнул горшок ему в голову. И попал ведь. Он сначала рухнул на машину, а потом свалился на землю. Кровищи натекло. Он стонал, извивался и руками сжимал разбитую башку.

Но не умер. Поэтому я отправился за следующим горшком. У мамы штук десять гераней было. Она их любила так же, как я любил своих цыплят. Я уже представлял, как она взбесится, когда узнает, что я из ее цветов бомбы сделал. Сосед тем временем уже пытался встать на ноги. Я кинул второй горшок и не попал. Попал в машину, получилось громко. Вмятина в крыше знатная образовалась. Если не помрет, точно обозлится, как собака, что я ему тачку попортил. Он поднял голову, увидел меня и попробовал залезть в машину, но видно было, что его ведет как попало. Я рванул за третьим горшком, чтоб он от меня не ушел. Уронил как раз в ту секунду, когда он дверцу открывал. Отлично попал, прямо по кумполу. Опять кровь фонтаном. Не помрет — так точно дурачком останется. Я смотрел, как его корчит, и тут слышу, вопит какая-то тетка. Соседка, та, у которой язык как помело. «Я все видела! Я все видела!» — орет. Не хватало еще, чтобы она меня сдала. Я побежал по крышам к ее дому, чтобы и ей башку размозжить. Но она юркнула в дом и закрылась на ключ. Я подумал, она испугалась и будет помалкивать, но нет: она, дура склочная, вызвала полицию. Чего ей стоило промолчать, старой перечнице?

Словом, поместили меня в исправительную для малолетних. Долго там держали и якобы там же и учили. Про ученье — все брехня. Учителя нас боялись до усрачки и на уроки не приходили. В исправительной я стал буйным. Много там всякой шушеры обреталось, а я был из самых мелких, вот меня и чмырили почем зря. Потом подрос, научился защищаться. Был там один тощий, длинный дебилоид, так постоянно до меня докапывался. Все время мутузил. А я-то наученный, как с крыш в людей кидаться. Однажды влез на крышу столовки и взял пяток кирпичей, там валялись. Никто меня не видел: я тайный ход знал. Дождался полдника. Когда все заходили в столовку, я подобрался к краю, высмотрел этого урода и запулил ему кирпичом прямо в тыкву. Надо было мне питчером становиться. Прямехонько в лоб попал. Его другая увидел, как он рухнул, и все понял. Обернулся и пальцем в меня тычет. Я рассердился и в него тоже кирпичом запустил. Не попал, но он хоть дунул оттуда. А тот на земле валяется. Ну, я ему еще три кирпича, и все по башке. Говорю же, отличный бы питчер из меня получился. Этого я не убил, но покалечил. Говорят, он в инвалидном кресле теперь слюни пускает, как животина какая. Так ему, уебышу, и надо.

60
{"b":"892315","o":1}