Прошло несколько месяцев, и Педро с Хулианом решили, что пора обратиться к более рискованным творческим начинаниям. Стали привлекать больше художников-абстракционистов. Привозили авангардные спектакли. Расширили линейку деятельности уроками актерского мастерства, истории, философии, шахмат. Тогда-то Педро и пришло в голову пригласить «Танцедеев». Хулиан был против. Постановки Марины он считал претенциозными и тягомотными (точнее, он говорил «розовые сопли» и «отстой»). Какие-то полуголые балерины бегают по сцене, а за ними бегают балеруны, от которых было бы больше толку, нарядись они пальмами и стань на заднем плане. Но Педро придерживался иного мнения. «"Танцедеи“ — это и-де-аль-но», — сказал он так восторженно, что напомнил Хулиану тюленя, хлопающего ластами. Заключенным необходим контакт с женской сущностью. До сих пор в спектаклях не участвовали женщины (пьесы нарочно подбирались только с мужскими персонажами). Единственной феминой на проекте была почтенная восьмидесятилетняя Ребека Ортис, преподавательница художественного ваяния.
«К вам, может, балерин привезут выступать, — между прочим заметил Хулиан Хосе Куаутемоку, на лице которого не дрогнул от этого известия ни один мускул. — Что такое? Красоток не любишь или только задом теперь паркуешься?» Кому другому Хосе Куаутемок уже бы яйца вырвал за такое, но тут он просто улыбнулся. Красотки или не красотки — одна фигня. От них одни траблы. Он хотел, чтобы ничто не отвлекало его от океана творчества. Нет уж, месье. Он наконец-то схоронил свои плотские желания, причем в самом дальнем углу кладбища ненужной дряни. Желание в тюряге ведет к одному — как раз таки к парковке задом, а это дело — также известное как «замена масла» — не его. Он не хотел думать о женщинах. Не хотел представлять их голыми. Не хотел мечтать о них, сходить из-за них с ума. Ему не нужен был секс и они были не нужны. В любом смысле — ни их голоса, ни их чувствительность, ни их представление о мире, ни глаза, ни руки, ни пальцы, ни губы, ни покой, ни буря. А теперь этот окорочок Хулиан как ни в чем не бывало заявляет, что сюда явится куча баб. Они вторгнутся и разбередят былое. Вновь сернистое биение их запаха. Вновь одержимость их кожей, их ласками, их влажностью, теплом их тел, словами, которые только они и умеют произносить. Да ну на хрен. Ужасная идея — привезти их в тюрьму.
Пока Хосе Куаутемок шел ко мне через зал, я успела бы раскаяться, поблагодарить его за приглашение и улизнуть обратно в свой мир. Но я сидела на месте, как парализованная. Внутри закипал адреналин. Правая рука тряслась. Предплечья покрылись пятнами, грудь и шея — наверняка тоже. Все указывало на надвигающуюся опасность, но мозг отказывался верить.
«Привет!» — сказал Хосе Куаутемок, подходя. Охранникам он бросил: «Как сами, братаны?», на что один кокетливо ответил: «Да вот, блюдем твоего ангелочка, чтобы крылышки не испачкались». Хосе Куаутемок сел рядом со мной. Свет из высокого окна падал ему на лицо. Я раньше не замечала, какие голубые у него глаза, оттенка переливающейся бирюзы. Орлиный нос, выдающиеся скулы, широкая мускулистая шея. Большие узловатые руки. На губах пара шрамов. Черты лица не слишком тонкие. Даже скорее грубые, но четкие и правильные. Зубы, не желтые и не щербатые, выглядят на удивление здоровыми, учитывая, сколько лет он провел за решеткой. Он разглядывал меня, не переставая улыбаться. «Не могу поверить, что ты пришла», — сказал он. Я ответила: «И я тоже». Мне даже ворочать языком было трудно. От Хосе Куаутемока шла какая-то властная волна, в его присутствии невозможно было вести себя как обычно.
«Нервничаешь?» Я кивнула. К чему отрицать очевидное? Как в прошлый раз, он протянул свою гигантскую руку и отодвинул прядь волос у меня со лба за ухо. Каждый его жест намекал на близость. Чтобы скрыть перевозбуждение, я кивнула на женщину, сидевшую с рябым типом: «Кто они?» Хосе Куаутемок посмотрел: «Его зовут Руперто Гонсалес. Прозвище — Хряк. А жена — Росалинда дель Росаль. Это у нее имя такое, да-да». Что-то знакомое. Наверное, я про них читала, точно не помню. «Он с братьями похищал девиц в Лас-Ломасе и Педре-гале. Богатых и избалованных. А она и ее двоюродные сестры следили за похищенными. Руперто договаривался о выкупе. Жестко договаривался. Если ему не шли навстречу, отдавал приказ резать, и тогда Росалинда, по прозвищу Мачете, отрубала им пальцы или уши, и все это посылали родственникам. А некоторых просто убивали, даже если за них уже заплатили выкуп. Те еще сволочи. Двадцать лет назад их сцапали. Ей дали восемнадцать, ему — пятьдесят. А двум его братьям повезло меньше. У них перевернулась машина, когда они уходили от полиции. Оба погибли. Двоюродных сестер Росалинды тоже повязали. Одна повесилась в тюрьме, вторая умерла от рака, как только вышла». Мне от описания всех этих ужасов стало плохо. Я попросила Хосе Куаутемока не продолжать. Не зря она мне говорила, что рядом с ней лучше не держаться. Меня аж затошнило, хотелось уйти и больше не возвращаться.
Хосе Куаутемок сжал мое плечо, стараясь успокоить: «Ты хорошо себя чувствуешь?» Я помотала головой. Я терпеть не могла плаксивых женщин. Они всегда казались мне манипуля-торшами и шантажистками, и вот теперь я сама чуть не рыдала от испуга. «Не надо мне было так подробно… — сказал Хосе Куаутемок. — Обещаю никогда больше не говорить тебе ничего неприятного».
Если честно, его рука на моем плече и вправду успокаивала. Ну и пусть это был всего лишь предлог, чтобы до меня дотронуться. Я наслаждалась близостью Хосе Куаутемока и его… запахом. Черт, как он умудряется так пахнуть? «Можно я тебе кое в чем признаюсь?» — спросил он. Я взглянула ему в глаза. Теперь он не держал меня за плечо, а легонько перебирал кончиками пальцев по моей коже. Мне хотелось коснуться его в ответ, принять эту связь. Смириться с тем, что я умираю как хочу его поцеловать и все что угодно отдам, лишь бы он и дальше трогал мое плечо, а потом перешел бы на ключицу, на шею, на грудь. «Да, конечно». Не отнимая руки, он ответил: «Я не мог уснуть сегодня, все думал о твоем приходе». Это прозвучало не как обычная выдумка третьесортного бабника. Человек, который остаток жизни проведет за решеткой, не станет разбрасываться замусоленными фразочками, чтобы соблазнить женщину. Что ж, если бы мы стали обмениваться признаниями, мне пришлось бы рассказать, что я с первой встречи не могу выкинуть его из головы, что я десятки раз мастурбировала, представляя его обнаженное тело, что один его запах заводит меня сильнее, чем запахи всех, с кем я когда-либо спала, вместе взятые, включая — хоть и больно об этом думать — моего мужа. «Правда?» — притворно удивилась я. Его ответ меня просто осчастливил: «Мы, зэки, врем только адвокатам и судьям. А тем, кто нам действительно дорог, всегда говорим правду». Казалось, он подбирал каждое слово, чтобы оно производило большее впечатление. Или он говорит искренне, или он опытный ловелас. В любом случае я была ослеплена им. Не прошло и десяти минут, как я отчетливо поняла, почему не побоялась в одиночку вторгнуться в Истапалапу, на эту территорию ко-манчей.
Я отодвинула плечо, и его рука упала на стол. Подалась назад, подальше от него. Я ходила в католическую школу и там выучилась определять границы личного пространства. «Какой у тебя любимый писатель?» Отвлекающая суть этого вопроса была настолько очевидна, что Хосе Куаутемок просто проигнорировал его. «Дай мне руку обратно», — приказал он. Я всегда гордилась, что не слушаюсь мужчин, какими бы добрыми ни были их намерения. Команды мгновенно вызывали у меня сопротивление. Да, внутри меня жила тихоня, но жила и свободная решительная женщина. «Зачем?» — невинно спросила я. «Ты положи», — снова велел он. Я послушалась, вытянула руку и положила на стол всем предплечьем. Он погладил мою ладонь, поднялся по запястью к локтю, а оттуда по внутренней стороне, почти до подмышки. Его пальцы гуляли вверх-вниз.
Я возбудилась, сильно возбудилась. И решила, что не ему контролировать нашу близость. Взяла его за лицо обеими руками и поцеловала в губы.
