Я не могла поверить, что Хосе Куаутемок меня бросил. Я слепо отдалась на его волю, а он просто испарился. У меня началась паническая атака. В довершение неприятностей вдалеке показались двое полицейских. Может, он сдал меня, чтобы избавиться? Или предпочел уйти ради моего же блага? Или я ему просто наскучила? Да нет, не может он пропасть. Только неон.

Я вернулась к соснам, под которыми мы спали. Там я хотя бы вне поля зрения полицейских, которые, впрочем, не выглядели настороженными и явно никого не выслеживали. Прогуливались себе, и все. Наверное, просто дежурили в этом парке.

Я снова огляделась. Может, он пошел умыться из фонтана. Нет. По дорожкам рабочие шли к маршруткам, скучковавшим-ся у выхода на проспект. Один нищий снял рубашку и мыл подмышки тряпицей, смачивая ее в луже. Бездомные собаки рылись в переполненных урнах. Мамы вели маленьких детей в садики. Жизнь продолжалась, а я сидела одна в парке, задавленная грустью. Хосе Куаутемок, мужчина, которого я любила, как никого другого, бросил меня на произвол судьбы.

Кричат. Стреляют. Бегут. Нападают. Плачут. Стонут. Режут. Бьют. Ревут. Набрасываются. Налетают. Защищаются. Ранят. Убивают. Рычат. Продвигаются. Умирают. Тычки. Раны. Выстрелы. Тьма. Кровь. Вспышки. Сполохи. Смерть.

Федералы нападают. Зэки отбиваются. Рукопашная. Видны только тени. В кого стрелять? Кого пырнуть? Анархия. Приказы с обеих сторон. Отступайте. Давите их. Держитесь. Коридоры забиты трупами. Запах крови. Запах утраченной жизни. Шаги. Автоматные очереди. Крики боли. Мольбы о пощаде. Суета. Кто есть кто в этой темноте? Свист пуль. Осколки. Дыры. Раненые. Призывы о помощи. Разбрызганные мозги. Сломанные кости. Кровь. Последние вздохи. Дыхание рот в рот. Последние объятия. Прощания. Слезы. Доблесть. Ярость. Гнев. Отчаяние. Страх. Надежда.

Силы полиции врываются с нескольких флангов. Зэки отбивают их. «Те Самые» устроили ловушку. Несколько федералов вбегают в корпус. Взрыв динамита. Семь, восемь трупов. Полиция отводит войска. Отступление. Мятежники окружают их. Прободенные органы. Печенки. Легкие. Кишки. Поджелудочные железы. «Назад, назад, назад». Мечутся тени. Потемки. Снайперы. Трое, пятеро падают.

Псы рвутся в бой. Разодранная плоть. Вырванные мускулы. Лай. Рычание. Выстрелы. Вопли. Пули, выпущенные в собак. Предсмертные хрипы. Навостренные уши. Судороги. Холод. Дым. Огонь. Туман. Вертолеты. Огни. Преследование. Снаряды. Барретты пятидесятого калибра. Базуки. Винты. Дула. Минометы. Взрывчатка. Сполохи. Огонь. Жжение.

Убийцы. Воры. Насильники. Нарко. Мусор. Пехота. Глупая война. Зачем играть слабыми картами с нарко, когда соглашение было так близко? Хаос — это подарок. В мутной воде акулы кормятся. Война. Война. Война.

Хосе Куаутемок стреляет. Прячется. Вжимается в стену. Трудно двигаться вперед в этом черном океане. В этом густом черном океане, пахнущем порохом и голосами. Трудно на ощупь понять, в какой части тюрьмы находишься. Он думает, что он в корпусе В, не своем.

Дон Хулио и его приспешники засели в ВИП-корпусе. Оттуда они командуют наступлением. Нарко из бывших военных — их советники. «Разверните шеренгу по центру», «сверните позиции во дворе». Слепые приказы — кругом полная темнота. Все равно что разбивать пиньяту с завязанными глазами. Они чувствуют, что побеждают. Ливень пуль уже не такой плотный. Шмели улетели. Вражеские черепашки перегруппировываются. «Не расслабляться», — велит военный-нарко, знаток тонкостей контратаки.

Вдали слышатся сирены скорых. Много сирен. Сколько раненых там, снаружи? Сколько раненых здесь, внутри? Хосе Куаутемок подбегает к одному. Челюсть снесена пулей «дум-дум». Он что-то булькает. Машет руками. «Спокойно», — говорит Хосе Куаутемок. Но нельзя успокоить человека, у которого осталось пол-лица. Язык пляшет в месиве из крови и костей. Человек хочет что-то сказать. Но получается только шум радиоприемника. Ему уже ничем не помочь, разве что добить. Но Хосе Куаутемок не станет. У несчастного в руках нож. Хосе Куаутемок забирает его и прячет за пояс. «Удачи, братан», — говорит он и покидает его на пороге смерти.

Бой прерывается. Снова сирены скорых. Далекие крики. Хосе Куаутемок выходит во двор. Там творится сущий кошмар. Человечьи и собачьи трупы. И вдруг он слышит за спиной нарастающий гул. Оборачивается. Разгоряченная человеческая масса, догадавшись, что федералы отступили, несется к выходу. Это всякая шелупонь, низший разряд в тюремной иерархии. Воришки, карманники, насильники, проштрафившиеся на взятках мелкие чиновники, хлам, шестерня. Массовый исход. На бегу они стреляют по сторонам, отпугивая оставшихся черепашек. Гориллы дона Хулио пытаются их задержать. Они — приманка, червячок на крючке. Расходный материал. Нельзя их терять. Но делать нечего, табун вырвался из стойла. В спину их тоже не постреляешь. Пусть бегут, говорят нарко — военные советники. Лишние стычки не на пользу. И вот они бегут, эти мексиканские мариелитос^[34] заражать улицу зудом мятежа.

Хосе Куаутемок видит реальный шанс сбежать. Толпа неудержима. Ему хочется нестись вместе со всеми. Но он останавливается. Его тексты. Они лежат там, под койкой, в темноте. Стоит ли за ними возвращаться? Зэки могут пустить их на костер. Но разве не для этого тексты и служат: разжигать огонь? «Что бы я спас из огня, если бы у меня случился пожар?» Огонь, огонь, огонь. Сейчас или никогда, Хосе Куаутемок. Там, снаружи, Марина, придурок. Огонь. Огонь. Огонь. Забери свои тексты с собой в голове. Они хранятся там. Каждую историю ты помнишь наизусть. Иди за Мариной. Делай ставку на огонь, Хосе Куаутемок. Делай ставку. Ты в трехстах метрах от свободы.

Огонь. Огонь. Давай, козел. Беги с ними. Марина ждет тебя. Он оборачивается на корпус камер. «Что бы я спас из огня, если бы у меня случился пожар?»

Он больше не раздумывает. Присоединяется к несущимся бизонам. Впотьмах они спотыкаются о трупы, о раненых. Никто не останавливается. Перепрыгивают, огибают, избегают. Один вдруг встает как вкопанный. Ему неделя осталась до освобождения. Он-то куда поперся? Пусть эти горемыки удирают, а не он. Он пытается вернуться. Его толкают, матерят. Бизонам наперекор не пойдешь. Ему остается только снова влиться в этот поток надежды и пота.

Орды скапливаются у входных дверей. Образуется воронка. Они перепрыгивают турникеты и высыпают на улицу. Там по ним открывают огонь черепашки-ниндзя. Кладут целыми рядами. Это их не останавливает. Нет уж. Они с криками отстреливаются. Они, в конце концов, тоже вооружены. Стороны яростно перебрасываются автоматными очередями. Пять минут, не меньше. С обеих сторон валятся, как кегли.

Федералы отступают. Им-то есть что терять. Зарплата, жена, дети, собака, друзья. А зэкам нечего. Они язвы на теле общества и лучше помрут, чем будут дальше чалиться на зоне. Ни одного дня больше в душегубке не останусь, гадом буду. Жизнь, она, товарищи, коротка, а жопа, она, товарищи, длинна. И прут язвы вперед. Хесус Мальверде^[35] и Святая Смерть охраняют их на этом свете, а не повезет — станут охранять на том.

Федералы отступают к парковке и прячутся за здания. Некоторые трясутся от страха. Очко играет. Шлемы, жилеты — ничто не готовило их к буре свинца и вихрям смерти.

Пушки у Хосе Куаутемока нет, зато есть нож. И кто бы ни встал у него на пути, отправится в ад. «Жизнь — красный неумолимый зверь». Словно фулбэк, он бежит мимо стреляющих.

Размах ног у него, как у Усейна Болта, поэтому он легко вырывается вперед и успевает пересечь открытое пространство прежде, чем полицейские снова идут в атаку. Орды гуннов остались позади. Как только он оказывается за парковкой, перестрелка возобновляется.

Он бежит сломя голову. Различает огни улицы вдалеке: вот его цель. Несется туда. Всего метрах в ста завывает сирена скорой. В темноте мечутся красные фары. Он оборачивается. Позади — тюрьма в огне. Исполинская оранжевая головешка в черной ночи. Крики, стоны, взрывы. Стаи пуль летают туда-сюда.