Хосе Куаутемок глушиться не стал. Никуда он не побежит. Он никому ничего не сделал. Поводов за ним охотиться нет. Вымогать у него нечего, надавить на него можно только этим драным больничным счетом. Эхидо опустел. Тишина стала еще тише. Остались только кое-какие козы за частоколами да куры с собаками на улицах.
Тут Хосе Куаутемок увидел автомобили. «Субурбаны», «чероки», «хаммеры», «эскалады». Точно нарко. Надо только понять, из какого картеля. Увидев в караване «форд» Машины, он успокоился. А когда вся вереница пронеслась, не снижая скорости, через эхидо, снова забеспокоился. Были — и нету. Остались только расшуганные куры и пыль. С той же стороны показалась еще одна колонна машин. Был бы это вестерн, получилось бы, что вроде как кавалерию преследуют индейцы.
В свои двадцать я вернулась из Антверпена прямо навстречу смерти. Всего за три недели рак показал зубы. Злокачественные клетки распространялись по телу моего отца быстрее, чем действовала химиотерапия. Меланома на руке, маленькая припухлость, которую врачи рассчитывали легко удалить, протянула щупальца почти ко всем органам. Консилиум онкологов пришел к заключению, что помочь ничем нельзя. Папа умер. Умер как раз в тот момент, когда медсестры попросили нас выйти, пока они будут перестилать койку. Как всегда, постарался нас не беспокоить.
Густав, в котором я видела главную опору, повел себя неожиданно холодно. Как будто я уехала в Мексику на каникулы, а не к умирающему отцу. По телефону он болтал о какой-то ерунде, рассказывал про Люсьена, про новые поставленные танцы. Ни разу не спросил о здоровье папы. Когда я обиделась, он выдал нечто идиотское: «К чему вспоминать о грустном? Лучше уж я буду стараться тебя развеселить». В Мексику он ехать отказался, ссылаясь на нехватку денег (вранье: у его родителей был многомиллионный мебельный бизнес, процветавший за счет престижа шведского дизайна). Я сказала, что могу оплатить ему билет. Тогда он сказал, что репетирует новую хореографию. «Вернешься и все мне расскажешь», — отмахнулся он от меня и снова завел речь про свою счастливую жизнь, пока я на другом конце мира задыхалась от горя по отцу. Я порвала с Густавом. На что мне сдался такой равнодушный спутник жизни?
Мама решила, что я, как совершеннолетняя, должна получить долю наследства. Я стала обладательницей внушительного банковского счета, десяти квартир, четырех домов и нескольких складских помещений. Одной только прибыли от сдачи в аренду всей это недвижимости хватало, чтобы жить безбедно, не прикасаясь к банковским вкладам и не думая о прочих инвестициях.
Полгода спустя я решила вернуться в Антверпен. Но пока я собиралась, болезнь снова смешала мои планы. Мама Сесилии, заядлая курильщица, заработала эмфизему легких. Прикованная к кислородному баллону, она не могла сама даже выйти из комнаты. Сесилия с мужем решили вернуться обратно в Пуэрто-Рико, в Майягуэс, чтобы за ней ухаживать.
Сесилия объявила труппе, что уезжает и закрывает «Танцедеи». Когда всему, казалось бы, пришел конец, я выступила с предложением: я куплю школу, особняк в Сан-Анхеле и права на бренд. Сесилия согласилась. Так я стала главным акционером (у моей мамы тоже было небольшое количество акций) и художественным руководителем труппы. Я написала Люсьену, почему вынуждена отказаться от стипендии. Он совсем не расстроился, а наоборот, так воодушевился, что мы стали филиалом Академии «Ремо» — это было мое первое достижение в качестве хозяйки школы.
Альберто Альмейду я сделала начальником учебной программы, а еще в пику Габине переманила пять ее лучших педагогов. «Танцедеи» стали считаться лучшей школой современного танца: за нас говорило и безупречное качество образования, и бесчисленное количество выпускниц, с успехом работавших на профессиональном рынке. Я старалась избегать рисков, и труппа жила за счет продажи билетов, выступлений для частных клиентов и государственных субсидий. Эктору и Педро, согласившимся нас спонсировать, я была страшно благодарна. В наших финансовых делах комар бы носа не подточил, и нам даже удалось отремонтировать помещение.
Перестрелку было слышно трое суток кряду. Без перерыва. Стрекот автоматов. Вспышки. Взрывы. У уродов были гранаты и даже гранатометы. По склонам вверх-вниз ездили внедорожники. Жители Ла-Помирансии носу не казали домой. Так и сидели в кустах, тихонько съежившись под листвой. Самым мелким ребятишкам вставляли кляпы, чтобы не плакали. Во время таких разборок стреляют туда, откуда идет шум. Сперва тебя мочат, а потом уже выясняют, кто ты есть Чего нарываться на дыру в башке? Хосе Куаутемок не убежал. Сидел дома, свет не зажигал. Снаружи слышалось только, как визжат тормоза, когда внедорожники проносятся через деревню. Понять, кто берет верх — «Киносы» или другие, было невозможно.
В последнюю ночь выстрелы стали звучать ближе. Хосе Куаутемок выглянул через щель: по темной улице пробегали люди и прятались за домами, за хлевами, за машинами. Крики, грохот, блеяние коз, жалобные стоны. Раненые ползли по дороге. Подстреленные мулы сучили ногами в пыли.
Пара пуль влетела в окна. Одна попала в кувшин с водой, другая — в рекламный календарь мясной лавки над койкой. Хосе Куаутемок рухнул на пол и укрылся за плитой — самым крупным предметом в хибаре. Пока стрельба не кончилась, лежал неподвижно.
На рассвете одна колонна машин уехала. Хосе Куаутемок ясно слышал, как шины стучат о камни, когда внедорожник пересекает ручей, и как взревывают движки на подъемах. Он приподнялся и увидел, что тачки, около двадцати, уезжают по грунтовке. Когда точно все улеглось, вышел на улицу и обнаружил кучу трупов. Штук двадцать пять или тридцать. Дома снесены сплошным огнем. Козы в испуге разбежались. Он сделал несколько шагов и почувствовал чей-то взгляд. Обернулся. Из-за обломка стены на него пристально уставилась олениха. Она, похоже, была в шоке. Дрожала. Хосе Куаутемок шикнул на нее. Олениха не пошевелилась. Он заметил рядом с ней мертвого олененка. Они, наверное, сбежали от грохота в горах и попали к домам. Шальная пуля задела олененка, разворотила ему живот. Хосе Куаутемок решил попозже за ним вернуться. Нельзя бросать такое вкусное нежное мясо.
Он начал искать среди убитых Машину. Переворачивал только низкорослых и крепких, как его кореш. Над некоторыми уже вились мухи. Некоторым черви выедали глаза. В глазницах все так и кипело белым. Машину он не нашел. Оставалось проверить тех, кого положили в горах.
Он прошелся по деревне и на углу уловил движение. Кто-то из лежащих шевельнул рукой. Хосе Куаутемок подобрал рядом с одним трупом автомат и подошел посмотреть поближе. Целясь в голову, приблизился. Пацан, не старше пятнадцати, валялся, вроде придавленный трупом толстяка. Наверняка притворился мертвым, как опоссум, чтобы не добили. «Эй, ты!» — крикнул Хосе Куаутемок. Парень не дернулся. Хосе Куаутемок уставил дуло ему в переносицу: «Открывай глаза, или мозги вышибу». Глаза тут же открылись. «Вылезай оттуда, если жизнь дорога». Пацан выпростался из-под объемистого мертвого тела. Голубая футболка пропиталась кровью. «Ранен?» Пацан кивнул и показал на дыру в лодыжке. «Жить будешь. Сядь там». Сел. Жить будет, но ногу, скорее всего, отрежут. Мышца и кость в хлам. «Что тут было?» — спросил Хосе Куаутемок. «Обложили нас», — сказал пацан. «Кто обложил?» Тот помолчал. «Другие». У нарко всегда так: есть «наши» и «другие». «А ты за кого был?» Снова молчание. Ответ вполне мог отправить пацана прямиком на тот свет. «А вы за кого?» — «Я ни за кого. Я местный, из деревни», — сказал Хосе Куаутемок. Парень был похож на ученика вечерней школы. Тощенький, смуглый, в картель пошел, надо думать, по приколу: покрасоваться в опупенных тачках да попялиться на жопы в стрип-клубах. А теперь он не знает, замочит его этот любопытный мужик или нет. «Я из Сарагосы», — сказал он. «И что?» — «Кто из Сарагосы — заодно со здешними». Тактика выживания — двусмысленность. Не следует называть имен членов своей банды, когда тебя держат на прицеле. «Здешние — это кто?» — спросил Хосе Куаутемок. «Сеньор, вы меня убьете?» — спросил пацан. Не исключено. Да уж, вполне возможно. Хосе Куаутемок был на адреналине. На жаре и в трупной вони руки так и чешутся убивать. «Убью, если не скажешь сейчас же, за кого ты был», — предупредил Хосе Куаутемок. Следующий шаг, согласно тактике выживания, — назвать кличку мелкого посыльного, шестерки, но никак не одного из боссов. «Со Стекляшкой». Хосе Куаутемок начал терять терпение. «А Стекляшка за кого был?» Молчание. Парень совсем потек. Жгучее солнце, пылища, кости из ноги торчат, трупаки смердят, мухи жужжат, да еще и темное дуло автомата на тебя наставлено. Он заплакал. «Убьете ведь?» Гребаный сопляк, подумал Хосе Куаутемок. Пристрелить бы его за дурость, за то, что возомнил себя героем комиксов. И за плаксивость. И, почти уже нажав на спуск, Хосе Куаутемок сам спас пацану жизнь, задал нужный вопрос: «Машину знаешь?» Будущий хромой перестал хныкать и поднял глаза. «Да, — сказал он, утирая слезы, — он из наших». Но Хосе Куаутемок не сразу клюнул: «Опиши». Пацан сглотнул, собираясь с силами: «Низенький такой. Упитанный, но спортивный». Да, точно знает. Хосе Куаутемок опустил автомат: «Где он?» Сопляк вытянул руку и махнул в сторону гор: «Там».
