– Билли! Я слышал выстрел. Ты кого-то подстрелил? Ты подстрелил Карлтона? – Джонни не знал, как выгородить брата, если тот уложил Карлтона где-то в здании школы.

– Нет! Я просто хотел его испугать! Я сидел в машине. Он не знал, что я там. Он вдруг подбежал и стал бить окна и фары бейсбольной битой. Я сполз на пол и заметил у тебя под сиденьем пистолет. Я его взял. Решил, что если Карлтон увидит оружие, то прекратит. И он прекратил! Он побежал к школе, а я побежал за ним. – Билли с огромной скоростью выпаливал слова, пересказывая произошедшее.

Джонни обхватил его за плечи, желая успокоить.

– Я велел ему оставить меня в покое, оставить в покое маму, но потом пистолет выстрелил сам по себе, и от выстрела разбилось окно, там, в конце коридора. – Лицо Билли скривилось в тревоге. – Я не знаю, сколько стоит стекло. Надеюсь, того, что я накопил, хватит, чтобы за него заплатить.

– Билли! Ты никому не расскажешь ни про окно, ни про пистолет. И мы сейчас же уйдем отсюда.

– Джонни! Берегись! – крикнул вдруг Билли и отшатнулся к самой балюстраде балкона.

В этот же миг на них из тени кинулся Карлтон. Он успел обойти здание и теперь вынырнул с другой стороны просторного вестибюля. Все это время Джонни стоял к нему спиной, а Билли так волновался, что не заметил, как он крался по темному коридору. Роджер Карлтон налетел на Джонни сзади и мигом выбил весь воздух из его легких. Билли снова вскрикнул, снова раздался выстрел. Джонни почувствовал, как у него в груди что-то разорвалось, и повалился на Билли, не сумев удержаться на ногах, не сумев даже на миг замедлить падение. Он обхватил брата, пытаясь смягчить удар, и, сам того не понимая, прижал руки Билли к его телу, а его самого потянул за собой. Они перевалились через перила и, не встретив на своем пути никаких препятствий, ухнули вниз, прямо на беспощадные плиты пола двумя этажами ниже.

Джонни попробовал открыть глаза, попробовал устоять перед силой, которая словно вынимала его из тела. Казалось, что прибой тащит его за собой, и на мгновение Джонни решил, что спит и видит сон. Ему снилось, что ему снова десять, и он сидит на пляже у самой воды и чувствует, как волна вымывает песок у него из-под пальцев, и где-то сзади на покрывале сидят мама с Билли, и в небе светит яркое солнце. Вот только теперь прибой, тянувший его за собой, был гораздо мощнее, и Джонни стал судорожно искать, за что уцепиться. Руки отказывались работать, ноги уснули и не желали проснуться. В груди жгло так, словно он слишком долго нырял. Поджав пальцы ног в сапогах, он как мог боролся с прибоем. Почему на нем сапоги? Он ведь на пляже.

Он вдруг с ужасом понял, что такое этот прибой, и заставил себя открыть глаза и отыскать брата. Билли лежал рядом с ним.

– Билли! – Он пытался сложить звуки в слова, но ничего не получалось. – Билли! – Он попробовал снова, но сумел выдавить из себя лишь шепот, не громче дыхания.

Билли не боролся с прибоем, как Джонни. Он лежал на спине, глаза его были открыты. Под головой у него виднелась лужица крови, он не двигался. Не двигался и не дышал.

Джонни завопил. Беззвучный крик забился у него в голове. Он вопил, и боролся с приливом, и рвался навстречу той силе, что пыталась вынуть его из тела.

– Я никуда не пойду! – ярился он снова и снова, снова и снова, пока давление изнутри не стало нестерпимым и не взорвалось миллионами белых огней, снопом ярких искр, как металл под сварочным аппаратом. Джонни почувствовал, как что-то хлопнуло, как его словно разорвало в клочки. Но боли не было, было только давление, а потом громкий треск, словно разом лопнули миллионы воздушных шаров. А потом… ничего.

2. Без звука[2]

Вон Монро – 1951

Мэгги вытянула ногу назад и качнула ею, разведя руки в стороны, словно огромная птица, что отрывается от воды и взлетает. Приподнявшись на полупальцы, она сполна ощутила всю красоту этого движения и улыбнулась сама себе. Больше всего на свете ей нравилось танцевать так, как сейчас: вокруг никого, весь зал принадлежит ей одной, нет ни критиков, ни аплодисментов, есть лишь музыка. Напевая себе под нос, Мэгги закружилась по сцене, поймала свое отражение в зеркале. Большие голубые глаза встретили взгляд своих двойников, а в следующий миг уже скрылись за темным облаком длинных волос. Привычным жестом откинув назад волосы, Мэгги вскрикнула от неожиданности: в зеркале рядом с ней выросло еще одно отражение.

– Простите, мисс Маргарет. – Гас Джаспер явно смутился. – Я не хотел вас напугать. Но мне нужна ваша помощь.

Старый Гас уже давным-давно заведовал школьным хозяйством, а значит, считался ее начальником. Добродушный и мягкий Гас отличался завидным терпением, что было на руку Мэгги, ведь ему уже не в первый раз приходилось после уроков искать ее по всей школе. Но, судя по всему, его это совсем не расстраивало.

Мэгги уныло глянула на часы. Так и есть, пора. Последние три месяца Мэгги почти ежедневно оставалась в школе после уроков и занималась уборкой. Работа была тяжелой, но приносила Мэгги деньги, которые шли на взнос за участие в танцевальной команде. К тому же добряк Гас оставлял ей ключ от танцевального зала, так что она успевала позаниматься по вечерам, после работы, и рано утром, перед уроками. Она редко когда забывала о времени. Обычно она не позволяла себе надолго задерживаться, когда заканчивались репетиции танцевальной команды. Но сегодня ей захотелось немного потанцевать в одиночестве, а потом она увлеклась и сама не заметила, как прошло целых полчаса.

– Простите, Гас, что вам пришлось за мной заходить. – И Мэгги улыбнулась в знак искреннего раскаяния.

Она подхватила свою спортивную сумку, натянула поверх балетного трико толстовку, сунула ноги в заношенные кеды. Широкие удобные штаны, в которых она танцевала, вполне сгодятся и для работы. Переодеваться на глазах у Гаса она точно не станет: ей не хотелось смущать милого старикана. И потом, она знала наверняка, что тетя Айрин, узнав о чем-нибудь в этом духе, непременно скажет ей, что леди так себя не ведут. При этой мысли губы Мэгги тронула легкая улыбка. Тетя Айрин всегда ведет себя как настоящая леди.

Красавица Айрин Ханикатт была дочерью зажиточного дельца Джексона Ханикатта. Ханивилль основал родной дедушка Айрин, подаривший городку свое имя, а своей семье – право считаться местной аристократией. Айрин рано вышла замуж за подававшего большие надежды уроженца Ханивилля и всю жизнь прожила в своем родном уголке Техаса. Но ее подававший большие надежды муж так никем и не стал. Он промотал наследство жены, довел ханивилльские заводы ее семьи до разорения и до последнего вздоха держал саму Айрин в ежовых рукавицах. Когда он умер, Айрин наконец смогла забрать к себе Мэгги. А еще смогла наконец сблизиться с Гасом. Тетя Айрин все отрицала, но Мэгги была уверена, что та души не чает в кротком темнокожем школьном уборщике.

Гас приехал в Техас еще в молодости, чтобы играть в баскетбол за команду колледжа для афроамериканцев. После серьезной травмы колена он со своей молодой женой обосновался в Ханивилле и стал уборщиком в старшей школе. Там он и проработал всю жизнь. Гас и Айрин познакомились, когда жена Гаса, Мона, стала работать экономкой в семействе Ханикатт. Айрин тогда училась в выпускном классе. Когда Айрин вышла замуж и обзавелась собственным домом, Мона Джаспер последовала за ней. Этих женщин связывали узы куда более тесные, чем обычно связывают хозяйку с прислугой. Моне тяжело давались беременности: только после сорока она сумела наконец родить двоих здоровых детей. Айрин переживала выкидыш за выкидышем, но ребенком так и не обзавелась. Их с Моной сблизили боль, страдания, общее горе. Они привыкли вместе смеяться и помогать друг другу. Когда Мона несколько лет назад умерла, Айрин горевала не меньше Гаса. Она пообещала Моне присматривать за ее мужем и их младшим внуком и держала свое обещание.