Я подумал сперва о еде, которую нам удалось накупить благодаря столь удачно найденному полусоверену, затем о противной баранине и остальных несъедобных кушаньях. И пока мои мысли вращались вокруг всего этого, Элис сказала то, что я сам бы сказал, если бы меня не опередили:

– А давайте завтра пригласим бедного дядю пообедать с нами.

Мы отправили младших мальчиков по постелям, пообещав оставить на тумбочках возле кроватей записки, чтобы они, как проснутся, сразу увидели, получилось у нас или нет, а затем взялись осуществлять задуманное.

Я занял позицию возле задней двери, оставив Дикки дежурить на лестнице, чтобы он, едва дядя надумает откланяться, оповестил меня об этом, бросив сверху стеклянный шарик. Такой вот условный сигнал, после которого я, обежав дом, подскочу к передней двери и как бы случайно встречу дядю, когда он выйдет на улицу.

Тут, конечно, не обошлось без обмана. Но если вы человек неглупый и не лишённый такта, то без труда поймёте, что мы никак не могли сказать дяде в прихожей, куда его наверняка выйдет провожать отец: «Сегодня вас угостили мерзким, невкусным ужином. Но если вы завтра придёте обедать с нами, мы вам покажем, что` считаем вкусным». Ясное дело, это было бы крайне невежливо по отношению к отцу.

Отец проводил бедного дядю до входной двери и вернулся себе в кабинет. (С очень грустным видом вернулся, как потом сообщила Дора.) Бедный дядя тем временем сошёл по ступенькам крыльца на дорожку к калитке и тут же возле неё увидел меня.

– Добрый вечер, дядя! – обратился к нему я. Так, словно он не был ужасно беден, а собирался сесть в позолоченный экипаж, на каких разъезжают богатые и могущественные персоны. – Добрый вечер, дядя, – повторил я, от всего сердца жалея его, потому что ему предстояло пройти пешком четверть мили по грязной дороге до станции, если, конечно, не наскребёт денег на трамвай.

Он какое-то время в растерянности смотрел на меня. Видимо, не привык к вежливым мальчикам. Не все ведь такие, особенно с пожилыми и бедными.

– Добрый вечер, дядя, – повторил я в третий раз.

– Вам пора быть в постели, молодой человек. А?.. Вот именно!

И тут я решил без дальнейших обиняков перейти по-мужски прямо к делу:

– Вы ужинали с моим отцом, и мы случайно услышали, что ужин был кошмарный. И мы подумали: раз вы индеец, то, наверное, очень бедны, как в тех стихах про Ло, бедного индейца. – Деликатность не позволила мне сказать, что о его подорванном состоянии мы тоже случайно подслушали, когда он признался в этом отцу. – И у вас не каждый день бывает хороший обед, – продолжал я. – И нам очень жаль, что вы бедны. Поэтому не согласитесь ли вы прийти к нам завтра обедать? Я имею в виду, с нами, детьми. Это будет очень хороший обед. Кролик, миндальная карамель и кокос. И вам не нужно стесняться своей честной бедности, потому что она совсем не позор, а…

Я ещё долго бы говорил, не перебей он меня:

– Чтоб мне провалиться! Как, говоришь, твоё имя?

– Освальд Бэстейбл, – представился я. Надеюсь, мои читатели до сих пор не догадывались, что всё это время именно Освальдом я и был.

– Освальд Бэстейбл? О боже мой! – воскликнул бедный дядя. – Да, мистер Бэстейбл, с великим моим удовольствием. Буду рад и счастлив отобедать с вами. Спасибо за доброе и сердечное приглашение. Полагаю, прибыть нужно к часу дня? Доброй вам ночи, сэр.

– Да, к часу, – подтвердил я. – И вам доброй ночи, сэр.

Я вернулся в дом и передал наш разговор остальным. Потом мы оставили записки на тумбочках младших мальчиков. В них говорилось: «Бедный дядя придёт к часу дня. Похоже, он очень растроган моей добротой».

Отцу мы вообще ничего не сказали из соображений того самого такта, о котором я говорил уже выше, а Элизу предупредили, что с нами отобедает гость, поэтому мы хотим, чтобы всё было красиво и вкусно. Полагаю, она подумала, будто мы ждём соседского Альберта, но настроение у неё в тот день было хорошее, и она согласилась приготовить нам кролика и пудинг с изюмом.

К часу дня прибыл дядя. Я помог ему снять пальто, изнутри подбитое мехом, как оказалось, и мы провели его в детскую. Нам представлялось, что лучше всего будет пообедать именно там, как обычно, чтобы дядя почувствовал себя не чужим, а одним из нас. Это наверняка доставит ему удовольствие.

И общаться с ним мы решили точно так же, как между собой. Потому что излишняя церемонность бедного человека может обидеть, заставив подумать, будто мы перед ним задираем носы.

Он пожал нам всем руки, спросил, сколько каждому из нас лет, в какие мы ходим школы, и покачал головой, узнав про вынужденно длинные каникулы.

Мне сделалось несколько неуютно, как всегда, когда взрослые задают нам вопросы про школу, и потому никак не придумывалось, о чём повести разговор, чтобы дядя сразу почувствовал себя одним из нас. Я, правда, спросил, играет ли он в крикет, но он ответил, что последнее время не играет, а потом все замолчали до самого начала обеда.

Перед приходом дяди мы вымыли лица и руки, причесались и выглядели все очень прилично, особенно Освальд, который утром к тому же сходил постричься.

Когда Элиза внесла обед и ушла, мы, как пишут в книгах, переглянулись в безмолвном отчаянии. Похоже, обед получился таким же скучным, как вчерашний ужин с отцом, только еда была, конечно, гораздо вкуснее.

Дикки пнул Освальда под столом, чтобы тот хоть что-то выдавил из себя. И намёк получился достаточно ощутимым, потому что ботинки на Дикки были новые и жёсткие. Но Освальд взял себя в руки и не стал пинаться в ответ. И тут дядя справился по поводу кролика:

– Сами будете резать, сэр, или поручите это мне?

А Элис спросила у дяди:

– Что вам больше понравится – взрослый обед или обед-игра?

И он, ни секунды не размышляя, ответил:

– Ясное дело, обед-игра. А? Вот именно!

Мы быстренько научили дядю, как обедают неустрашимые охотники. Кролик мигом у нас стал оленем, добытым в Зелёном лесу с помощью наших по-робингудски надёжных тисовых луков. И когда дядя его нарезал, мы принялись поджаривать это роскошное мясо на длинных, отщеплённых от дров лучинах, которые дядя же и выстругал. Дядин кусок немножко обуглился, но он сказал, что мясо всё равно потрясающе вкусное, и добавил, что дичь особенно хороша, если добудешь её сам.

Когда Элиза унесла кости от кролика и принесла пудинг, мы, дождавшись её ухода, поставили блюдо на пол и расправились с ним старым добрым, давно придуманным способом. Пудинг был диким вепрем, и сражаться с ним – даже с помощью вилок – было нелегко, потому что он до последнего вздоха отчаянно боролся за свою жизнь.

Дядя атаковал яростно, подпрыгивал и испускал победные вопли каждый раз, как вилка его достигала цели, однако, когда подошёл момент получить свою порцию, сказал:

– Нет, спасибо. Вам стоит пощадить мою печень. А? Вот именно.

Но он согласился отведать немного миндаля и изюма, когда мы забрались на шкаф и сорвали их с ветвей огромных деревьев. И от инжира тоже не отказался, как только угощение прибыло на богатом торговом судне, трюм которого был забит до отказа всевозможными экзотическими диковинами. Кораблём нам служил большой ящик, и мы, остальные, угощались из него конфетами и кокосом.

Это был славный, обильный пир, и когда он закончился, мы спросили:

– Надеемся, вам это понравилось больше вчерашнего ужина?

А дядя ответил:

– Ни один обед в жизни не доставлял мне ещё столь огромного удовольствия.

Вежливость не позволила ему ничего сказать об отцовском ужине, и это нас окончательно убедило: несмотря на ужасную бедность, он истинный джентльмен.

Пока мы приканчивали остатки пира, он закурил сигару и принялся рассказывать про охоту на тигров и про повадки слонов, а мы пытались его расспросить про вигвамы, ожерелья из ракушек, мокасины и бобров, но он то ли ничего об этом не знал, то ли стеснялся обычаев своей родины.