Боб был также очень креативен и точен в употреблении языка, и у него был свой уникальный стиль юмора, со скрытыми шутками и хитрыми загадками, которые он использовал, чтобы помогать людям войти в освобожденное состояние «пробуждения» или «просветления» – чистого «осознания без ума», позволяющего перепрограммировать мозг на новые возможности.

Несмотря на некоторые серьезные личные проблемы на протяжении многих лет, Боб всегда сохранял оптимистичный и веселый взгляд на жизнь. Независимо от обстоятельств и вплоть до его последних мгновений он всегда заставлял меня улыбаться каждый раз, когда я встречался с ним. Все, кому посчастливилось знать его, соглашаются с тем, что в Роберте Антоне Уилсоне было нечто действительно волшебное.

В каждой главе этой книги есть упражнения, которые помогут читателю осмыслить и «интернализировать» (научиться применять) принципы квантовой психологии. В идеале она могла бы стать учебным пособием для группы, которая собирается раз в неделю, чтобы совместно выполнить упражнения и обсудить их применение в повседневной жизни.

Я использую «рассеянную» технику писателей-суфиев. Отдельные темы в этой книге рассмотрены не в линейном, «логическом» порядке, а в порядке нелинейном, психо-логическом, рассчитанном на прокладывание новых путей мышления и восприятия. Эта техника должна способствовать процессу «интернализации».

Многим читателям отдельные части этой книги покажутся «материалистическими», а тот, кто не любит науку (и «понимает» новые вещи очень быстро), может даже решить, что книга имеет научно-материалистический, а то и «сциентистский» уклон. Что любопытно, другие части другим читателям покажутся «мистическими» (или даже «хуже чем мистическими»), и эти люди могут счесть, что книга имеет уклон оккультный или даже солипсический.

Эти мрачные предсказания я делаю с большой уверенностью, основываясь на опыте. Я так часто слышал, как меня называли материалистом и мистиком, что в конце концов понял: как бы я ни менял свой «подход» от одной книги к другой, стараясь избежать этого, всегда найдутся люди, которые сильно преувеличат или чрезмерно упростят то, что я пытался сказать. С этой проблемой, похоже, сталкивался не только я – нечто подобное происходит в большей или меньшей степени с каждым писателем. Как доказал Клод Шеннон в 1948 году, «шум» проникает в любой канал коммуникации, как бы ни был устроен последний.

В электронных средствах коммуникации (телефон, радио, ТВ) шум принимает форму интерференции, наложения каналов и т. п. Когда по ТВ показывают футбольный матч, именно по этим причинам в самый решительный момент в трансляцию иногда может вклиниться голос какой-то женщины, объясняющей молочнику, сколько галлонов молока ей нужно будет на этой неделе.

При печати шум появляется в первую очередь как «опечатки» – пропавшие слова, части предложения, которые вдруг оказываются совсем в другом абзаце, неправильно понятые авторские правки, изменяющие одну ошибку на другую, и т. п. Как-то мне рассказывали о сентиментальном романе, который в авторском варианте оканчивался словами: «Он поцеловал ее под безмолвными звездами» (He kissed her under the silent stars). Каким же было удивление читателей, когда в напечатанной книге они увидели такую концовку: «Он дал ей пинка под безмолвными звездами» (He kicked her under the silent stars)! Есть еще один вариант концовки этого старого анекдота, более забавный, но менее правдоподобный: «Он дал ей пинка под лестницей в подвале» (He kicked her under the cellar stairs).

В одной из моих предыдущих книг профессор Марио Бундж превратился в профессора Марио Мунджа, и я до сих пор не понимаю, как это случилось, хотя сам я виноват не меньше наборщика. Я писал книгу в Дублине (Ирландия), где статья профессора Бунджа была передо мной, а гранки правил в Боулдере (штат Колорадо, США) во время лекционного турне и статьи у меня с собой не было. Цитаты из Бунджа в книге переданы правильно, но его фамилия превратилась в «Мундж». Так что я прошу прощения у профессора (и очень надеюсь, что в этом абзаце его имя будет напечатано правильно, – иначе такой ничтожный типографский шум еще больше обидит старого доброго Бунджа, да и читатель ничего не поймет…).

В разговоре шум может возникнуть из-за отвлекающих внимание звуков, оговорок, иностранного акцента и т. п. Когда человек говорит: «Я просто ненавижу этого напыщенного психиатра» (I just hate a pompous psychiatrist), слушателям может показаться, что он произнес: «Я только что съел напыщенного психиатра» (I just ate a pompous psychiatrist).

Любого рода коммуникационные системы преследует также и семантический шум. Человек может искренне сказать: «Я обожаю футбол». Слушатели могут нейросемантически сохранить эту информацию в своем мозгу под совершенно разными категориями, хотя каждый расслышит его правильно. Кто-то воспримет этого человека как любителя поиграть в футбол, а другой – как завзятого болельщика.

Из-за семантического шума вас даже могут принять за сумасшедшего, как это случилось с доктором Полом Вацлавиком (он приводит этот пример в нескольких своих книгах). Доктор Вацлавик впервые обратил внимание на психотомиметическую функцию семантического шума, когда устраивался на работу в одну психиатрическую больницу.

В приемной перед кабинетом главного психиатра за столом сидела женщина. Доктор Вацлавик решил, что это секретарь.

– Я Вацлавик, – объявил он, предполагая, что секретарю известно о том, что он должен прийти.

– А я вас так не называла, – ответила женщина.

Немного обескураженный, доктор Вацлавик воскликнул:

– Но это я!

– Тогда почему вы это отрицаете?[2]

Доктору Вацлавику в этот момент ситуация представилась совершенно не так, как было на самом деле. Женщина вовсе не была секретарем. Он классифицировал ее как пациентку-шизофреничку, которая случайно забрела в помещение для персонала. Естественно, он стал «обращаться» с ней очень осторожно.

Его новое предположение кажется вполне логичным, не так ли? Только поэты и шизофреники изъясняются на языке, который не поддается логическому анализу. Причем поэты, как правило, не используют этот язык в будничном разговоре, да еще так спокойно и непринужденно. Поэты произносят экстравагантные, но при этом изящные и ритмичные фразы – чего в данном случае не было.

Но забавнее всего то, что и сам доктор Вацлавик показался этой женщине явным шизофреником. Дело в том, что из-за шума она услышала совершенно другой диалог.

Странный человек подошел к ней и заявил: «Я не славянин» (I am not Slavic). Многие параноики начинают разговор с такого рода утверждений – для них они имеют жизненно важное значение, хотя остальным людям могут казаться странными.

– А я вас так не называла, – ответила она, стараясь успокоить его.

– Но это я! – парировал странный человек и сразу же вырос в ее понимании от параноика до параноидального шизофреника.

– Тогда почему вы это отрицаете? – резонно спросила женщина и начала «обращаться» с ним очень осторожно.

Каждый, кому приходилось разговаривать с шизофрениками, знает, как чувствуют себя оба участника подобного разговора. Общение с поэтами обычно не причиняет такого беспокойства.

В дальнейшем читатель заметит, что у этого коммуникационного сбоя гораздо больше схожести со многими известными политическими, религиозными и научными дебатами, чем нам обычно кажется.