ДВА ВАЛА Упорная всходит луна, Свершая обряд молчаливый, Подъемля и руша приливы, Над морем проходит она. Давно ли ты стала такой, Пророчица глухонемая? Давно ли молчишь, отнимая У моря и сердца покой? Две силы над нею бегут, Подобные вздыбленным гривам: Одну называют приливом, Другую никак не зовут. В то время, как первая бьет О скалы, не в силах залить их, Вторая, в мечтах и наитьях, Бессонное сердце скребет. Навеки плененный луной, Бескрылый, в усердии пьяном, За нею по всем океанам Волочится вал водяной. Но там, где кончается он, Споткнувшись о гравий прибрежный, Другой нарастает прилежно И плещет в квадраты окон; И, в нем захлебнувшись на миг, Под знаком планеты двурогой, Томятся бессонной тревогой И зверь, и дитя, и старик… Два вала вздымает луна, И оба по- разному явны, Но правит обоими равно, Естественно правит она. ГРИФ За надрывным Карадагом Гриф распластан рыжеперый, Смертью праведной и спорой Угрожающий бродягам. А бродить не всякий может По разъятому вулкану, И, когда я в пропасть кану, Рыжий гриф мой труп изгложет… Это было: рвань сандалий, Сгустки крови на ладонях, Отклик стона в гулких доньях Лавой ущемленных далей, Рожь изъеденных тропинок, Скрежет зыблемых карнизов, А вверху - крылатый вызов На неравный поединок. Эту битву всякий знает, Все над пропастью мы виснем, Некий гриф беспутным жизням О судьбе напоминает. Сквозь года, сквозь тучи зрячий, Смотрит хищник терпеливый На приливы и отливы Человеческой удачи. Он с паденьем не торопит, Он спокоен, потому что Виноградный сок Алушты Будет неизбежно допит, Потому что мы летаем Только раз и только книзу И беспамятному бризу Клок одежды завещаем. УТЕШИТЕЛЬНОЕ ПИСЬМО А писем нет… И Вам неведом Владеющий почтамтом рок. За завтраком и за обедом Вы ждете запоздалых строк… О как медлительно, как туго Ворочаются пальцы друга. Не снисходящего к письму, Глухого к счастью своему! Но, слогом не пленяя новым, Склоняя Вас к иным словам, С приветом, незнакомым Вам, Нежданное я шлю письмо Вам, И сердца неуемный бой Глушу онегинской строфой. Строфа бессмертного романа, Недюжинных поэтов гуж, Она пригодна для обмана Обманом уязвленных душ. В какой же стиль ее оправить? Каким эпиграфом возглавить? Врагу волшебниц и мадонн Какой приличествует тон? - Я перелистывал письмовник, Незаменимый для портних, - Но я не пакостный жених, И не кузен, и не любовник… Забыта вежливая "ять", И я не знаю, как начать. Ну, как живете? Что видали? В каком вращаетесь кругу? Какие блещут этуали На Коктебельском берегу? А, впрочем, праздные вопросы Стряхнем, как пепел с папиросы, И пусть курится до зари Наркотик легкий causerie. Есть в Коктебеле полу-терем, Полу- чердак, полу-чертог. Живет в нем женщина-цветок, Хранимая покорным зверем. Кто эти двое? - Вы да я (Признаюсь, правды не тая). На севере, в потоке будней, Все так меняется, спеша, Но в зыбке гор, в медузьем студне Незыблема моя душа. Завороженная собою, Она покорствует покою, И только раз за пять недель Сменил мне душу Коктебель. Его характер изначальный Бессменно властвовал во мне, Затем что сменность глубине Обратно- пропорциональна (Чем буря более сильна, Тем долее ее волна). Он мэтром, genius'ом loci, Явил свой мужественный лик, И я тонул в глухом колодце Проповедей его и книг, И, на суровом Карадаге Учась возвышенной отваге, Сменил на холостую стать Любовь к "жене" и веру в мать. Я был - как вахтенный в походе, Как праведник, как слон-самец, В плену забывший, наконец, Подруг, живущих на свободе, И долго радовался там Мужского ветра голосам. Но дни бесстрастья пробежали, И, каменный еще вчера, Мир Коктебеля в мягкой шали Не брат мне больше, а сестра; Мне звезды - женскими глазами, Мне волны - женскими губами, Мне суша - вышитым платком, - И эта женственность - кругом. Шарманщик переводит валик (За маршем воли - нежный бред), И, свет преображая в свет, В глазу меняется хрусталик, А сердце шепчет: - Брось перо И чувствуй - просто и остро! |
