Элберт тоскливо оглядел интерьер своего ресторана – простые сосновые столы, выбеленные стены, горшечные пальмы, мягко очерченные сочившимся из окон утренним светом. – Леонора Мергансер бьётся в экстазе даже от стоящих на каждом углу забегаловок фастфуд-сетей, типа «Гамбургер-Гамлет», «Лонг-Джон-Сильвер» и вообще от всего, что попало. Какое в этом испытание?»

– Испытание? Но мы ведь занимаемся не испытаниями, любимый, а бизнесом. Разве нет? В смысле, если мы хотим пожениться и все такое …

Элберт устало сел и вымученно глотнул уже совсем холодного эспрессо. – Я ведь классный шеф-повар, не так ли? – Что-то в его тоне подсказывало ей, что это не совсем риторический вопрос.

– Любимый мой, – она уже сидела у него на коленях, ероша ему волосы и дыша в ухо, – конечно, да. Ты – классный. Самый классный. Но ...

– Уилла Франк, – рявкнул он. – Мне нужна Уилла Франк.

***

Бывают вечера, когда всё складывается один к одному и идёт гладко как по маслу, когда мясо акулы «морской чёрт» столь свежайшее, что аж расслаивается на гриле, когда вкус соуса песто точь-в-точь как запах ветра, провеянного сквозь сосновую хвою. Такими вечерами компания восьмерых друзей получала дисконтный комплексный ужин из семи предварительных и шести горячих блюд, насыщенных гаммой испаряющихся ароматов и палитрой нежных цветов так идеально, как если бы вся компания обратилась в одного, сидящего за одним блюдом, посетителя. Увы, этот вечер был не из таких. Этим вечером всё пошло вкось и вкривь.

Всё началось с досадной новости о том, что их официант Эдуардо – чилиец, который чтобы сойти за итальянца научился у актёра Чико Маркса засорять свою речь паразитическими «э-э-э»-каньями, – опоздал на работу. Это выбило из колеи Мари касательно её прямой обязанности по приготовлению десертов, ибо вместо этого теперь ей пришлось заниматься рассадкой и обслуживанием первых шестерых клиентов. Дальше всё пошло-поехало как снежный ком: Элберт обнаружил дефицит мескитных дров для гриля, вяленых помидоров для для готовки фьюсилли с грибами, каперсами, маслинами и, опять-таки, вялеными помидорами, а еще вспомнил, что свежие сливки для фриттаты по-пьемонтски таинственным образом скисли. Ну а потом, как только он восстановил душевное равновесие и заработал в том экзальтированном состоянии, когда дух и тело сливаются воедино, как вдруг Рок «поймал белку».

Из пяти сотрудников ресторана – самого Элберта, Мари, Эдуардо, дневной уборщицы, Торри, и Рока – работа последнего, была, пожалуй, самого примитивного уровня. Он был посудомойщиком, мексиканцем из Юкатана, в прямые обязанности которого входило следить за тем, чтобы серо-розовые сервизы тяжелого сиракузского фарфора ресторана Д'Анджело оставались в постоянном обороте в разгар вечерней суматохи обеденного зала. Однако именно в этот вечер Рок почему-то не спешил приступать к своей ответственной миссии мечтательно скоблить тарелки и орудовать соплом своего суперспрея. При чём он не просто медленно двигался, невзирая на то, что груды посуды с брызгами красного и белого соуса и каплями жира громоздились рядом с ним, как башни Уоттс-Тауэр, а ещё и что-то бубнил себе под нос. Недовольно. На неком столь загадочном латино-диалекте, что даже Эдуардо не мог его расшифровать.

Когда Элберт спросил его – да, может излишне резковато, ведь он и сам был переутомлен, – то Рок взбеленился. Все, что Элберт спросил его, было: «Рок, ты в порядке?» Но почему-то воспринято это было им так, словно бы Элберт оскорбил его мать, четырнадцать сестер и родину. Чертыхнувшись, Рок отскочил от своей нержавеющей мойки, сорвал с груди фартук и принялся возить тарелками по стене. Понадобились все 100 кг. массы Элберта плюс 82 кг. массы Эдуардо, чтобы вытолкать Рока, весившего вместе со своими хипповыми шузами не больше 54 кг., через черный ход ресторана на переулок. При попытке бунтаря ворваться обратно они общими усилиями захлопнули у него перед носом дверь, которую он потом еще с полчаса пинал своим ботинком, ну а Мари пришлось со вздохом взяться за посудомоечную тряпку.

В общем, этот вечер был катастрофой – чистой, беспримесной, незамутненной.

Элберт уже начал навёрстывать упущенное, когда через чёрный ход заявилась Торри и побрела на кухню, где приветственно вскинула свою костлявую руку. Она была бледной тощей рыжей девицей девятнадцати лет с короткой мужской стрижкой, а также с восходящей интонацией и сплющенными гласными в её говоре, характерных для потомственной «девчонки из Долины». Она просила об авансе по зарплате.

– Моменто, моменто, – на лету кинул ей Элберт, проносясь мимо неё с миской бернского соуса в одной руке и майонезной баночкой с ярко-оранжевой икрой морского ежа – в другой. Ему нравилось во время готовки запускать свой рудиментарный итальянский. Это вселяло в него чувство неприступности.

Ну а Торри пока что нехотя поплелась на другой конец кухни и встала у окошка в двери «выход», откуда могла от нечего делать понаблюдать, как в обеденном зале посетители едят, пьют, курят и тыкают пальцами в свою выпечку. Беарнский соус на тарелке красиво собрался в лужицу рядом с зажаренными на гриле паттисонами, а икра, кучкой уложенная на акульем филе, уютно устроилась в своем блюде, так что Элберт уже подумывал о том, чтобы предложить Торри оплату по «боевому» тарифу, если она останется помыть посуду, когда та тихонько присвистнула. Этот свист был не из тех, которыми подзывают такси или вызывают артистов на бис, а из тех, которыми выражают своё изумление или потрясение, типа «Ни хрена себе!». От такого свиста Элберт остолбенел. Сейчас случится что-то гадкое – он ощутил это столь же отчётливо, как и то, что жидкие волосёнки, обрамляющие его плешь, вдруг встали дыбом.

– Что? – затребовал он. – Что там такое?

Торри повернулась к нему неторопливо, как палач. – Я вижу, сегодня к тебе пожаловала Уилла Франк – у тебя хоть там всё в порядке?

Забытое на гриле филе акулы подгорело, брошенный на плите соус беарнез разварился, превратившись в водянистую бурду, Мари уронила на пол две чашки с кофе и тарелку с домашним пирожным наполеон.

Наплевать. В мгновение ока все трое прижались к маленькому круглому окошку, напряженные как подводники у перископа. – Где она? – прошипел Элберт, его сердце колотилось как тысяча тамтамов.

– Вон там? – ответила Торри с вопросительными нотками в голосе. – Рядом с Джоком ... Джоком Макнэйми? Тот, с белобрысой шевелюрой?

Элберт стал всматриваться, но бестолку. – Где? Где? – воскликнул он. – Там? В углу?

В углу, в углу. Элберт смотрел на молодую женщину, белокурую девушку в черном коктейльном платье без бюстгальтера, сидевшую напротив дюжего верзилы с пероксид-мелированной прической флэттоп. – Где? – повторил он.

Торри ткнула пальцем.

– Вон та блондинка? – Он чувствовал, как рядом с ним обмякла Мари. – Но этого не может быть … – он онемел. Неужели это та самая Уилла Франк – блюстительница тонкого вкуса, покровительница кулинарного искусства и разоблачительница бракоделов, недоучек и неудачников? А этот болван, что рядом с ней, с огромной плавно работающей челюстью и толстыми как колонны предплечьями, это он что ли обладает самым изощрённым, прихотливым, привередливым, утонченным и дотошным вкусом в городе? Нет, это просто невозможно.

– Я типа знаю его, сечешь? – поясняла Торри. – Джок, он типа из Анти-клуба, ну и все такое.

Но Элберт не слушал. Он смотрел на неё, Уиллу Франк, завороженный как птица-портниха, посмевшая взглянуть в глаза кобры. Она была стройная, симпатичная, глаза темные, как у волоокой райской нимфы, вся в бижутерии – совсем не такая, как он ожидал. Он представлял её себе жилистой элегантной дамой лет за пятьдесят, чопорной аристократкой из Бостона, Ньюпорта или что-то вроде того. Но погоди-ка, погоди-ка: Эдуардо как раз выставляет перед ней тарелки – она, конечно, заказала флорентийский рубец – отличное блюдо, которое он мог бы приберечь на любой день, даже на такой паршивый, как … но вот Вкусолог, а что взял он? Элберт напряжённо вгляделся, почувствовав, как блудная ватная рука Мари вяло сжала его собственную. А, вот: телячья пикката, да, очень хорошее блюдо, выдающееся блюдо. Конечно.