Но теперь все они насторожились – кроме Юры. разумеется. Шаг их сделался пружинист, руки и плечи казались напряженными. Под гору шли быстрей, но ходу оказалось больше, чем это виделось сверху: когда спустились, расстояние стало вытягиваться, и к полуобвалившимся столбам, на которых висели обрывки заржавевшей колючей проволоки, подошли не раньше чем через полчаса.

На одном столбе косо висел облезлый жестяной плакат со зловеще оскаленным черным черепом: «Стой! Часовой стреляет без предупреждения!»

Пашка смотрел на открывшийся ему вид грустным взглядом. Аркадий заметил, улыбнулся.

– Ностальгия?

– Знакомо. – Забелин вздохнул. – Я одно время в Сибири служил, в Саянах – очень похоже. Сопки тоже, тайга…

– И такие вот Роджеры? – Егор ткнул пальцем в жестянку.

– Ну а куда же без них, – еще раз вздохнул Павел.

Княженцев огляделся, какое-то беспокойство поселилось в нем. Все тихо было кругом, но в тишине-то и таилось что-то неясное, заставлявшее Егора озираться… Он взглянул на Юру. Тот стоял столбиком, точно задумался. Руки вытянуты по швам, голова наклонена, взор уперт в землю. Торчащие уши просвечены солнцем, нежно-розовые.

Забелин крякнул, шмыгнул носом и тем закончил лирическое отступление.

– Ну, куда идем? – повернулся к Беркутову.

– В дальний барак. – Лесник показал взглядом. – Там под полом.

– Слушайте, – на лице Аркадия выразилось непонимание. – А как это, собственно?.. Разве при ликвидации части это не контролировалось?

– О, это целая в своем роде поэма. – Сергей Аристархович засмеялся. – Гимн советскому прапорщику. Контролировалось, и еще как контролировалось! Но… нет таких преград, какие не преодолел бы прапорщик Вооруженных сил СССР!

– А именно? – Егору сделалось интересно.

– Именно мой земляк, из-под Питера, был тут начальником оружейного склада. Каким уж образом – не знаю, как подделал бумаги – не ведаю, но пять автоматов у него документально оказались списаны и уничтожены.

– А вы-то как об этом узнали? – недоумение появилось в глазах Княженцева.

Беркутов поудобнее подбросил на плече карабин, усмехнулся.

– Перед самым моим отбытием сюда, год девяностый… или даже девяносто первый, не помню. Иду я по Литейному, по своим делам, вдруг кто-то сзади – хлоп! Обернулся, смотрю – конкретный такой мужчина в полном образе, все как положено: златая цепь, клубный пиджак… хохочет во всю пасть. Я его, понятно, не узнал сразу, как-никак шесть лет минуло… Ну, а потом затащил он меня в кабак, и, надо признаться, накушались мы там до ступора. Вот в таком-то состоянии он и открыл мне тайну черепахи Тортилы… припрятал, мол, с мыслью, что когда-нибудь вернусь, достану и реализую; но теперь у меня свой бизнес, крупный, солидный, так что черт с ним, оружием, пусть пропадает. Хоть и жалко, да не стоит овчинка выделки! И так, мол, жизнь удалась.

– И что за бизнес? – полюбопытствовал Павел.

– Право, не помню. Он говорил, конечно, но у меня в одно ухо влетело, в другое вылетело. Что-то глубоко торгашеское, вроде перепродажи барахла – секонд хенд… Но точно, ей-ей, не вспомню…

– Дар от Советской Армии, – Павел хмыкнул.

– Да, вроде как… Ну что ж, пришли.

Этот третий барак был внешне точно таким же, как два первых, но Егору почудилось в нем нечто угрюмое, такое, чего он словами бы выразить не смог. Но он чувствовал.

Чувствовал, да. За выбитыми окнами, за навсегда застывшей отворённой дверью стояло безмолвие – другое, не такое, как вокруг. Точно незримая черта отделяла мрачное строение от остального мира.

Юра вдруг вскинул голову, рот его открылся, беззвучно зашевелил губами.

– Мама дорогая, – невольно пробормотал Павел, видя это. – Никак нашего Вергилия пробило?..

Был ли Юра Вергилием – вопрос, конечно, спорный, но что его пробило, это точно. Губы задвигались быстро, понеслись первые звуки:

– Э… э-э… Юра видит… Юра видит…

Вслед за этим прозвучало сообщение более информативное:

– Сеня… Сеня… Лысый…

– Что бы это значило? – Пашка недоуменно посмотрел на Аркадия, затем на Беркутова и Егора.

– Где-то я это слышал… – Княженцев напряг память, но не вспомнил. – Нет, – покачал он головой.

Юра мыкнул что-то с силой, горло напряглось, надулось, оскалились мелкие неровные зубы. Он силился еще что-то сказать, плечи его сводило, он шевелил пальцами. Все напряженно смотрели на него, ожидая слов, – и не дождались. Прошло с десяток секунд, и Юра прекратил свои усилия. Он вздрагивал, пот крупными каплями выступал на лбу.

– Юра… Юра… – тревожно заговорил Беркутов.

Тот оглянулся на зов, взгляд был вполне осмысленным.

– Юра, что это с тобой было?

– Юра… ничего, – последовал ответ.

– Как ничего? – Егор нахмурился. – Что-то было!

– Юра ничего, – монотонно повторился негромкий голос.

Павлу это надоело.

– Ну ничего и ничего, – сказал он. – Пошли-ка!

И первым зашагал по заросшей дорожке. Мелкая галька заскрипела под его ногами.

За ним двинулся Аркадий, потом остальные, последним Юра. Он тоненько покашливал и двигал шеей, словно что-то мешало ему в горле.

Барак оказался разделен множеством перегородок на утлые комнатенки. Все они были неживые, пыльные, только дряхлые полы скрипели, когда ступали по ним. Но и этот скрип протяжный, пустой… Неживой.

– Вы помните место? – Пашка озабоченно сдвинул брови.

Мог бы не спрашивать. На лице Беркутова промелькнула ухмылка, он не отвечая, зашагал дальше, влево. Помедлив, потянулись за ним Аркадий с Павлом. Юра же и вовсе не вошел внутрь, а уселся на пороге, в любимой своей позе, по-турецки.

Егор не пошел ни с друзьями, ни остался с Юрой. Он постоял на месте, огляделся. Затем решился и зашагал в сторону противоположную той, куда пошли все остальные, по пути заглядывая в двери комнат.

Все они были пусты и молчаливы. Лохмотья многолетней паутины свисали с потолка. Егор шел, полы под ним тихо поскрипывали.

И вдруг одна дверь оказалась закрытой. Егор остановился, глядя на нее.

Чем она остановила его?.. Он бы не смог сказать; вернее, он об этом и не думал. Просто – остановила, и все. Что-то было там, за ней.

Он протянул руку, коснулся пальцами двери – в том месте, где была когда-то рукоятка, а теперь четыре дырки от гвоздей.

И эта дверь открылась так легко, как будто кто-то потянул ее изнутри. Но, конечно, никто не потянул, а она сама поехала вглубь.

Взору Княженцева открылось такое же мрачное вместилище, что и все другие. Оно ничем не отличалось от них. Только…

Только Княженцев смотрел и не мог оторвать взгляд. Комната была совсем темная, стекла в ней уцелели, годы замели их пылью, бесконечный полумрак царил здесь.

Егор смотрел. Что видел он? Да деревянные подгнившие полы, деревянные стены, провисшие деревянные доски потолка. Он смотрел в дальний левый угол, где пол казался темнее, чем везде.

Егор смотрел тяжелым взглядом. Мгла в углу собралась в отчетливое темное пятно, и Егор увидел теперь, что это – кровь. Пятно давно засохшей, пролитой когда-то крови.

Дрожь прошла по спине, и Княженцев отступил на шаг. Он все смотрел. Начали дрожать колени.

Тогда он опомнился, отшатнулся и чуть не бегом припустился прочь. Промчался мимо Юры, который так и сидел, все в той же позе, лишь слегка выпятил нижнюю губу. Голоса приглушенно доносились издалека, Егор устремился к ним.

В предпоследней комнате трое, пыхтя, с азартом толкались вокруг аккуратно выпиленной в полу дыры. Пашка, легши грудью на край ямы, головой и руками свесился туда, а Кауфман и Беркутов с напряженными лицами сгрудились над ним.

– Левее… Левее, – подсказывал Аркадий.

– Вижу, – кряхтел Забелин, возясь в яме. – Я его рукой трогаю, но с места стронуть не могу…