На кого он похож, этот Хел? На бесов или чертей? Способен ли лгать?

— Я видел старое потрёпанное покрывало, — пояснил демонёнок, не пуская, впрочем, Борна в свои мысли, что уже было удивительным. — Оно даже не решилось напасть на меня. Но для людей такая встреча могла быть смертельной.

— Ты думаешь, моя дочь — человек? — Борн нахмурился ещё грознее. Словно тучи сгустились перед его лицом.

— Я не знаю, — быстро ответил Хел. Он не то, чтобы испугался, скорее, не желал вступать на зыбкую почву споров. — У неё душа демона, но телом она чувствует боль, я видел.

Борн неохотно кивнул. Приласкал взглядом книжные полки.

С одной стороны Хел выполнил всё, что ему приказали, с другой оставался всё тем же хорьком в мешке — пока не сунешь руку — и не узнаешь, насколько больно кусается.

Была глубокая ночь, и дворец правителя спал, только стражники перекликались под окнами.

Хела они, разумеется, не заметили. Толстые каменные стены парень прошёл, словно холодный клинок, что не растопит и масло. Борн не ощутил в нём жара, идущего от демонов после перемещения через изомирье.

— Сколько тебе лет? — спросил он.

Парень удивлённо вскинул голову, не понимая, к чему вдруг такой вопрос.

— Почти двадцать два, мне кажется, — сказал он, хлопая ресницами и размышляя, в чём тут подвох.

На миг его чувства и мысли стали прозрачны, но кроме удивления в них ничего не было.

— Кажется? — переспросил Борн.

— Я не помню сам момент моего рождения в аду, — пожал плечами Хел. — Возможно, что я родился на пару-тройку лет раньше, но не осознавал себя, плавая в лаве.

«Лавовая грязь!» — поморщился демон, но поборол отвращение и вгляделся в мальчишку, вспоминая Аро.

Нет, этот «Хел» был иным, чем юные сущие. Не было в демонёнке ни наивности, присущей едва оформившимся телесно демонам, ни игривости.

Парень был сосредоточен, осторожен, не по возрасту прозорлив. Неужели это дал ему Серединный мир?

— А как ты сумел вынести здешний холод? — поинтересовался Борн сдержанно, не показывая эмоций.

— Меня подобрала смертная женщина, — пояснил Хел. — Она носила меня на груди, в перевязи, пока я был бесформенным куском плоти. Иначе я страшно мёрз и… — губы его тронула чуть заметная скептическая улыбка. — …Плакал.

Борн кивнул почти против воли.

Да, этот парень был, пожалуй, гораздо более развит, чем те юные, кто росли в аду. Он даже не смеялся над собой, а жалел тот глупый комок слизи, каким пришёл в этот мир.

Способствовал ли его внутренним изменениям земной холод или человеческая потребность любить? Ведь если Хела вырастила земная женщина, значит, он с младенчества воспитывался как человек?

Борн разглядывал демонёнка, проникая в его суть всё глубже. Он понимал, что пугает его, но любопытства сдержать не мог.

Кто он? Что из него выросло здесь, на земле?

— Когда ты научился принимать человеческий облик? — спросил он строго.

Хел опустил голову и замер.

— Отвечай же! — Демон возвысил голос. Что ещё за секреты?!

— Когда… она умерла, — тихо сказал Хел, изучая узоры на красном библиотечном ковре. — Та, что носила меня у груди. Я немного подрос и мог уже сам ковылять за ней, но был уродлив и страшен. Пришла чума. Бродяги, с которыми мы просили милостыню, позабыли меня на её могиле. Кладбищенский сторож попросил их закопать ещё пару нищих, налил им браги… И я впервые остался один. Я был похож тогда на шевелящуюся коряжку, причудливого уродца. Я плакал, понимая, что больше никто не будет носить меня на руках, ведь я пугал всех, кроме неё. Я вспоминал её тёплые руки. Она никогда не сердилась на меня и называла кормильцем…

Хел замолчал, но Борн не торопил его.

— Так прошла ночь, — выдохнул наконец демонёнок, справившись с болью воспоминаний. — А потом бродяги вернулись за мной. Уродец мог ещё приносить выгоду. Горожане, напуганные моим лицом и телом, хорошо подавали деньги, особенно беременные женщины. Они верили, что так откупаются от уродства собственного ребёнка… Они вернулись, когда я сидел у могилы, совсем обессилев от слёз. Я не хотел с ними идти, а спрятаться было некуда. Я прижался спиной к могиле, готовый царапаться и кусаться… Но меня словно бы не замечали. Только один бродяга окликнул: «Эй, парень? Ты не видел здесь маленького уродца?» Я посмотрел на свою ладонь и всё понял. Горе сделало меня человеком.

Хел отвернулся и стал смотреть в тёмный проём окна. Слёзы у него никак кончались.

— Хорошо, — выдохнул Борн. Чужие воспоминания не то чтобы растрогали его, но поразили. — Я признаю, что ты умеешь держать и облик и обещания, как те сущие, что достойны быть записанными в книгу адского договора. Я доволен тобой. Вернись к Диане и оберегай её.

Хел кивнул. Его силуэт тут же растворился о тьме, словно камень, упавший в воду — ни сияния, ни вспышки.

Борн хмыкнул: двадцать два или двадцать пять, но как ни крути — четверть положенного срока. Удивительные дела творятся на этой земле.

Размышляя о вечном, он вышел из библиотеки, прошёлся по спящему дворцу, отметив вполне бодрые караулы. Спасённый Ханной начальник стражи и впрямь знал своё дело.

У дверей в спальню правительницы тоже стояла стража, и Борн, не желая отвлекать её от работы, исчез и проявился уже рядом с кроватью.

Ханна спала. Она дышала тихо-тихо, лицо её было расслаблено и спокойно. И вдруг, отвечая иллюзиям сна, губы женщины раскрылись в улыбке.

Борн понял — ей снится дочь.

***

Чего хочется ранним утром бедному школяру? Конечно же, спать!

В семь часов утра та часть здания, где поселили парней и девушек, прошедших испытание, была исполнена вязкой сонной тишины.

Но Диана, всегда подскакивающая до света, проснулась, сбросила одеяло и разлеглась поверх него, словно щенок на солнышке. В холодной помпезной комнате с витражными окнами и мраморным полом, что отвели двум студенткам, ей было жарко.

Соседка по комнате спала — свернувшись в комочек и накрывшись поверх одеяла дорожным плащом. Она долго не могла уснуть, пытаясь согреться, а потому не посмотрела ещё и половины положенных снов.

В комнате было темно. Рассвет только начинался, узорчатые разноцветные стёкла не очень-то пропускали свет, а светильника девушкам не выдали.

«Наверное, придётся самим смастерить жирник или стащить где-нибудь свечу», — весело подумала Диана.

Как следует потянувшись и повалявшись, она встала и босиком прошлёпала к окну. Распахнула створки, впуская свежий воздух.

Солнце уже окрасило небо, но было видно и блёклое пятно одной из лун. Сколько же сейчас времени?

Диана выглянула в окно, но спросить было не у кого. Разве что у солнечных часов зевал стражник, но кто же у стражников время спрашивает?

Солнечные часы, понятное дело, тоже пока не работали. Вот незадача: пока солнце не встанет — и времени не узнаешь!

Диана вздохнула. С удобствами на новом месте было негусто.

Она знала, конечно, как сделать светильник. Малица научила её. Нужно было налить в чашку масло и опустить туда фитилёк из верёвки.

Такой светильник кухарка звала жирником, и горел он долго. Вот только нет тут никакой чашки, и масла нет…

Ну и как тут жить? Неужели слуга будет ходить от комнаты к комнате с фонарём и будить студентов?

Однако магическая академия — это вам не у мамки на лавке.

Вдруг изо всех стен и даже из потолка обрушился рёв побудки — противная бравурная музыка с завываниями волынок и барабанами.

Такой гонят в бой конных рыцарей, а не детей поднимают с кроватей.

Соседка Дианы, дочь аптекаря Марика, красотка с длинной светлой косой, вскочила с кровати как ужаленная.

Диана лишь сладко потянулась, прислушиваясь к рёву волынок:

— Равнять строй! — перевела она.

— Чего? — спросила испуганная Марика.

— Это была команда — равнять строй! — Диана подошла к тазику для умывания, поставленному слугой на тумбочку у входа. — Ту-ту-ту-ту! — пропела она и фыркнула, окуная в тазик лицо… — Бр-р!..