– А это что такое?
– Пистолет вынь.
– Чего?
Я ничего не ответил.
– Ну хорошо.
Он медленно достал пистолет и бросил в сторону. Я указал на другой стул.
– Ладно.
Сунул его пистолет в карман, сам сел на стол. Я все ждал, что эти двое что-нибудь скажут друг другу, но они только таращили глаза. Я проделал с пистолетом Яновича то же, что и с пистолетом небритого. Медленно поднялся и кинул перед каждым на расстояние в пару шагов по пистолету и, пятясь, снова сел на свой стул.
Я собрался произнести небольшую речь, но вдруг понял, что все проделанные мысленные действия не приносят мне обычного удовольствия. У этого дела не было заказчика, мою разгадку некому было выслушать. В зале суда не было судьи, прокурора, защиты, зевак и даже пострадавших. Да и самого зала суда не было. Просто где-то в мире произошла ужасно неприятная поломка, и небольшой шумный, пачкающий маслом и дымящий ремонтный инструмент случайно оказался у меня в руках.
Я хотел хотя бы из этого что-то сказать, но в горле так пересохло, что я только пошамкал губами. Я прочистил горло. Эти двое даже не взглянули на меня. Так и буравили друг друга глазами.
– Партия, значит. Белые ходят черными. Один какой-то черт двигает по клеткам свою харкотину. Все пьяны. Дом горит. Правила? Что еще за правила. Никто не знает правил.
Они меня не слушали.
– Ну хорошо.
Я засвистел. Я выводил мелодию Яновича, как если бы запаршивевший конь вдруг подхватил песню своего ямщика. Это было отвратительно. У меня защипало в глазах, у меня выступили слезы.
Янович и небритый все смотрели и смотрели друг на друга. Казалось, это теперь навсегда, они теперь не сдвинутся. Я свистел и свистел, сам себе удивлялся, что дрожащие от напряжения мышцы лица слушаются и издают что-то членораздельное. Я набрал в грудь очень много воздуха и свистел долго, а эти двое все сидели и сидели.
В ту же секунду, когда я остановился, чтобы глотнуть наконец воздуха, двое плашмя бросились на землю, схватились за пистолеты и одновременно выстрелили.
Янович так и остался лежать. На спине его свитера появилось крошечное отверстие. Небритый медленно поднялся с пола и привстал на одно колено. Пустой пистолет все еще был у него в руках. Он поглядел на Яновича, потом перевел взгляд на меня. Поднял пистолет на меня, пару раз впустую нажал на крючок, обратно опустил.
– Хочешь, расскажу, кто это? – почему-то спросил он.
Я, конечно, поспрашивал потом о Яновиче. У меня было для этого много лет, знаете ли. Мне рассказали о нем и такое, и сякое, и в конечном итоге я понял, что ничего особенного о нем узнать не смогу, как ни постараюсь. Есть такие люди, которые все свои секреты уносят с собой в могилу. Иногда, в минуту слабости или откровенности, они могут открыться первому встречному и рассказать, например, в каком доме престарелых доживает их мать, или как именно с ними связался адъютант какого-то немецкого офицера, или где они раздобыли бомбу, или кем, собственно, был небритый с армейской выправкой и какой секрет их связывал. Единственная загадка, которая меня мучит до сих пор: почему он, набиравший по барской блажи себе в управу исключительно музыкантов и певцов, не убил меня, явившегося без вызова и явно с вредной ему целью, в первую же ночь? Его что-то смягчило? Или он только отложил необходимое? Наверное, моменты, когда правда о таких людях открывается, лучше не упускать. Конечно, если вы любопытны.
– Хочешь, расскажу, кто это? – спросил меня небритый.
– Нет, – честно ответил я и выстрелил ему в лицо.
Он покачнулся назад, а затем с размаху упал ухом в пол. Его правая рука легла рядом с левой рукой Яновича. Он так и остался лежать с распахнутыми удивленными глазами.
Я подошел к трупу Яновича, присел, достал из кармана штанов связку ключей. Подобрал ключ от чемодана: там среди рубашек и носков рассыпались бесхозные кольца, серьги, марки, доллары, пустые бланки документов, паспорта без фотографий и детали какой-то чужой бомбы. Я снова сел на стул, задрал голову и стал ждать, когда руки перестанут трястись и можно будет идти более-менее прямо.
Пространство под куполом, в обычных церквях красиво убранное в тень и одухотворенное тусклым дрожащим светом разных там лампадок, да еще и всегда чуть мутное в глазах нанюхавшихся фимиама, сбитых с толка сладким пением службы или позолоченными поповскими одеждами прихожан, тут было холодно и во всех нелестных подробностях многолетнего запустения высвечено. Страньше всего было, что четкая, как в прозекторской, картина этого облупившегося, в разводах протекающей крыши и с птичьим пометам на выступах колонн запустения скоро вселила в меня сладкий покой, какой, должно быть, верующие в церквях и испытывают, благодаря бога за исполнение давней просьбы.
Под куполом, как фальшивые звезды, тихо и ободряюще светили лампочки. Я взял чемодан и вышел наружу.
Table of Contents
Первая часть
1.
2.
3.
4.
5.
6.
7.
8.
9.
10.
Вторая часть
1.
2.
3.
Третья часть
1.
2.
3.
