Вяз сразу же отправился туда, ведомый не только этими словами, но и напутствием самих земель, которые клялся защищать. Расскажи хоть кто-то из морских иномирцев об этой страшной беде раньше…

Река, вытекавшая из Чащи, конечно же, была полна яда.

Это была его земля – и тело Вяза болело ее болью. Он не позволил себе оплакать умерших – эти слезы можно будет пролить и потом, а вот найти источник беды надо было срочно.

Он слушал себя – и слушал эту землю. И ее реки были его венами, и поля – обнаженной кожей, и в дремучих лесах дикими зверями блуждали его мысли. Вяз шел за ними, не помня пути, позабыв себя. Тут все было отравлено, его дома больше не существовало, и он не знал, где укрыть тех, за кого нес ответ.

…Он выбрел туда, в самое сердце Чащи, на серой слепой заре. Остановился у ледяного родника и замер, не веря. Окон не отворяли уже сотни лет, все змеи его мира – это он знал точно – спали столько же.

Но вот оно – висит, подернутое утренним маревом, потустороннее, открытое. А через него из мира людей текла вся та гниль, что отравила эти земли.

Гнев его был страшен, а весь мир его – послушен, как никогда прежде.

И реки повернулись вспять.

…Иномирцы давно дали обещание не приходить больше в человеческий мир, но клятву пришлось нарушить. Они держали совет, прежде чем отправиться в путь.

– Я хочу мести, – вперед вышел один из иномирцев, статный и чернобородый. Его руки были покрыты язвами.

– А я хочу знать причины, – возразила княжна с пронзительным ястребиным взглядом.

– Мы пойдем войной и уничтожим их, пока не поздно. Как надлежало сделать уже давно, – с неожиданной горячностью добавил седой старик. Даже сюда он принес с собой свой лес – далекий шелест листвы, звучащий в каждом движении, запахи сырости и мха, мелкий травяной сор, тянущийся за ним цепочкой следов.

Вяз с затаенной болью оглядел собравшихся. Он сам нашел то злосчастное Окно, сам обернул всю эту гниль вспять, убеждая себя, что теперь все должно наладиться. Что ошибку еще можно исправить, надо только отгородиться, забыть, запечатать навеки свой мир, чтобы спасти.

Не вышло.

– Нет, – возразил он и потер глаза. Они теперь все время слезились и болели. – Нас и так почти не осталось. Нет. Они задолжали нам нечто иное. Помощь. Спасение.

Искупление.

Всякий раз, вглядываясь в нахмуренное лицо Еля, Вяз думал, что предательство во спасение все-таки существует.

Корабль почти у всех вызвал не просто ужас – мерзкое чувство тошноты, кислую горечь под языком, желание поскорее отмыться. Еще бы, столько металла вокруг! Но другого способа спастись люди им предложить не могли. Никто не мог.

Со временем даже получилось немного привыкнуть к тому, из чего был создан Корабль, призванный долгие годы служить им домом.

И кому-то ведь надо было этим Кораблем управлять. Они держали свой иномирский совет и мрачно переглядывались: никто не хотел брать на себя это бремя.

Один только Ель вышел вперед. Тоненький, совсем юный, длинные белые волосы убраны в тугую косу за спиной, чешуя тоже белоснежная – тем пронзительнее ярко-синие глаза.

– Я научусь, – тихо сказал он. – Кто-то ведь должен.

«Я предам себя», – звучало в этом признании, но так и не было сказано вслух.

Он и правда учился – иномирцы были куда способнее людей. Преодолевал, наступал себе на горло, но делал это для них всех. Чтобы сохранить ту часть их мира, которую еще можно спасти.

И вот сегодня Ель сидел в своем кабинете, у огромного пульта управления – у Вяза голова начинала кружиться от одного взгляда на это скопление проводов, кнопок и рычагов, долго смотреть было невыносимо, – и тихо и обреченно объяснял:

– Дальше – никак. Наш Корабль застыл на месте.

– По-прежнему? – Вяз через силу посмотрел в иллюминатор. Если позволить себе на миг забыться и ни за что на свете не опускать взгляд, то получалось представить, что это просто ночное небо – родное и понятное. Даром что ни одного знакомого созвездия.

– Тут словно барьер. Стена. Преграда, – Ель скривился, как от головной боли. Возможно, она его и правда мучила. – Я не могу ее преодолеть. Мы застыли тут. До ближайшей планеты, возможно подходящей для жизни, – еще многие годы пути. А мы топчемся на месте.

– Нас еще надолго хватит. Топлива, еды, дней до нашей смерти…

– И ты хочешь провести эти дни – вот так? Зависнув навеки на одном месте? – Ель потер виски.

– Не говори пока никому, – только и смог попросить Вяз. Он не первый раз произносил эту просьбу. Сегодня у него было новое объяснение: – Пусть хотя бы пройдет Игра.

Вяз умолк. Может, дело в самой Игре? Или в том, что принесли с собой на этот корабль сами иномирцы? Лес, шелестящий листвой, разбрасывающий хвою по всему судну: она каким-то чудом проскальзывала даже в простыни Вяза, скучая, ластясь, стремясь к себе подобному, и недовольная Льдиния вытряхивала каждое утро из постели новые иголки. Может, дело в их нарядах, играх, песнях, в чуждых этому миру телах? Может, они слишком далекие этому космосу, этим звездам, всему этому металлу и он отторгает их, не пускает дальше, пытается вернуть туда, откуда они пришли?

Вот только возвращаться теперь некуда. Там всё – труха и ядовитая гниль.

А может, – Вяз задержал взгляд на белоснежной макушке Еля, – может, его вина в происходящем еще глубже? Может, пора собраться с силами и признаться остальным, что лично он, Вяз, взял с собой на Корабль?

Он вздохнул. Все потом. Сегодня – Игра. Может, все пройдет так, что и рассказывать будет нечего.

– А дальше? – прервал его размышления Ель.

– А дальше попытаемся разобраться. Должен же быть какой-то выход?

Ель только пожал плечами. И вновь склонился над пультом.

К моменту Большой Беды люди уже давно не боялись космоса. К Земле их пригвоздили не изъяны техники, не страх неизвестного и, уж конечно, не какая-то особая привязанность к планете, жизнь на которой уже тогда походила на пребывание в захлопывающемся капкане.

Нет, людской род подводили слабости, так презираемые иномирцами: скоротечность жизни, слабость тел, несовершенства творений.

Человечество знало, где хотело бы оказаться, какая планета смогла бы стать для них новым домом – тем, с которым они могли бы обойтись бережнее на этот раз. Но людского века не хватило бы, чтобы добраться туда.

Перед иномирцами такого препятствия не стояло: отпущенный им срок мог измеряться и тысячелетиями. И они готовы были прийти забрать долги.

Петр, отец Николы, стоял у истоков разработки космического корабля, на котором иномирцы покинули Землю.

Они все тогда уже были обречены искать выход, пусть кто-то признавал это, а кто-то – совсем не хотел. Но иномирцам, чтобы спастись от болезней, мертвой земли и отравленных вод, хватило бы и того решения, что имелось у людей.

В итоге они бы все равно послушали Вяза. Иномирцы могли столетиями выбирать себе правителя и, когда наконец останавливались на ком-то, предпочитали ему доверять. Вяз понимал, что война никогда не будет верным решением и с ней исчезнет все то немногое, что удалось сохранить в больших бедах.

В нем оказалось достаточно силы, чтобы прощать и уметь просить о помощи. И смириться с тем решением, которое мог предложить Петр.

Людские языки иномирцы помнили еще со стародавних времен и вынуждены были освежить эту память. Петр переживал, что не успеет обучить остальному, но его опасения не оправдались. Новые знания давались иномирцам куда быстрее и легче, чем людям.

Они освоили премудрости навигации и обращения с кораблем.

– Мы можем презирать все это, – Ель тогда кивнул на разложенные перед Петром чертежи, – за бездушность, за холодную логику, за предсказуемость. Но все это точно окажется нам по силам.