— Хоть я и люблю женщин… порыхлее, две-три цыпочки там были просто загляденье!

— Это мне они так хлопали?

— Ты им понравился, — сказала Юля осторожно. Водрузила на столик чашки и кое-какие сладости. Она смотрела на Влада с подозрением, словно предчувствовала подвох. — Всё-таки ты сделал большую ошибку, что не поехал лично.

— Они не должны были хлопать, — сказал Влад, и шлёпнул кулаком в раскрытую ладонь. — Это нечестно с их стороны. Это как хлопать на грустном фильме. На «Титанике», например, когда все вокруг гибнут.

— Если бы они сидели с каменными лицами, ты бы больше обрадовался? — вмешался Сав. — Ты проделал большую работу, сделал что-топо-настоящему необычное, и они хотели тебя вознаградить.

Юля прибавила с участием:

— В театре, например, иногда аплодируют, когда заканчивается сцена.

— Но они встали, а некоторые даже начали свистеть!

Кажется, Влад не на шутку распереживался.

— Всё не к месту… такое выражение эмоций — не к месту уж точно. Наверное, я не так выразил свою мысль. Недостаточно жёстко, недостаточно чётко.

— О чём ты? — ласково сказала Юля. — Это же мода, а не роман. Здесь всё аллегориями, даже сами аллегории аллегориями, и далеко не всем дано их расшифровать. Твои костюмы волшебны…

— В следующий раз они должны быть уродливыми.

— «Ю зе док, док», — процитировал Сав какой-то фильм, а Юля развела руками.

— Ты, неверное, ещё не в курсе. Я думала, для тебя это будет лучшая в жизни новость, но теперь даже не знаю. Завтра твой шоурум уже не откроется.

Влад пожал плечами.

— Не откроется, так не откроется. Я же говорил, мне эта лавка не больно-то интересна… а что случилось? Какие-то организационные вопросы? Они прознали, что я незаконно занимал подвал? Ты же сказала, что оформила всё на себя?

Сав ржал, держась за живот.

— Чем ты слушаешь? Я сказала — «лучшая»! — Юля набрала воздуха, как будто готовилась проплыть некоторое время под водой, и выпалила: — Всю твою коллекцию купил некий известный русский дизайнер! Всю. До последнего клочка ткани. Так что до тех пор, пока не будет готова коллекция телепузиков, мы с Савом сосём лапу.

— Она уже готова, — пробурчал Влад. Не говоря больше ни слова, он уткнулся в чашку с кофе.

Глава 4

Тем же вечером, забравшись с ногами на закрытый мусорный ящик, он смотрел, как манекены появляются в дверях шоурум, и маршируют на новое место жительства. Счастливые обладатели ног и рук несли безногих и безголовых, и шуршание ткани сливалось в равномерный гул — как будто над городом кружил целый рой ос. Из переулка, где он занял наблюдательный пункт, просматривалась южная часть улицы. В сумерках там прогуливались редкие парочки, которые принимали пластиковый парад за бог весть что. Он был королём переулков, они подставляли под руки ему бока, словно большие важные коты, а за ласку награждали калейдоскопом необычных для обычного человека вещей. Вполне возможно, что парад было видно только отсюда — именно с этой точки, и сдвинься он на полшага, иллюзия бы рассеялась.

Влад думал.

А к ночи, как порядочный гражданин, уже был дома.

Здесь семеро странно одетых людей — Влад восьмой. Он протиснулся между своими прислужниками, стараясь держать лицо в узде и не дать вырваться наружу негативным эмоциям. Он кусал губы. Словно за дверью не парадная, а с десяток зрителей, пришедших поглазеть от безделья на скверно поставленный и совсем не отрепетированный театральный перформанс, посвящённый скверной репетиции и дурацкой постановке. Ну, и никуда не годным костюмам. Манекены облачены в костюмы, которые он более или менее успел закончить. Чёрный жакет с юбкой; юбка представляет собой пластиковый каркас от телевизора «Toshiba» с вынутыми внутренностями и без экрана. Спереди кажется, что это просто коробка (разве что, с рёбрами вентиляции), сзади — пустота, так, что тыловую часть корабля скрывает только нижнее бельё. Длинная пурпурная туника с принтом на животе: это телевизионный экран, в котором красным восклицательным знаком манекен в той же самой тунике. Естественно, с тем же самым принтом. Громоздкое платье с юбкой-колоколом, на рукавах, на ткани юбки, везде на которой нашито содержимое пузатых электронных животов: транзисторы и резисторы, похожие на разноцветных муравьёв; смотрится оно, как что-то поистине гротескное. Кажется, собирали его прямо на манекене, и, в общем-то, так и было. После того, как Влад изготовил это платье, он ещё долго снимал с подошв кроссовок трёхногих железных насекомых, которые разбежались по всей квартире.

Всё это — не оправдавшиеся надежды. Пакеты в руках у Влада звякают и гремят при каждом движении: обломками микросхем, россыпью кнопочек, каких-то и вовсе невразумительных частей.

— Вы отправляетесь туда, откуда пришли, — сказал им Влад. Манекены, как и положено куклам, хранили молчание. Он хотел бы знать, нравится им его решение, или нет, вглядывался по очереди в одно лицо за другим. Это только кажется, что лица манекенов лишены индивидуальности. Со временем учишься ловить её — вечно ускользающую, то в тени под типовым носом, то в складках типовых губ. Исследовав каждый сантиметр пластикового тела, наконец находишь. «Вот она!» Накрываешь ладонью, чтобы не сбежала, и подглядываешь сквозь пальцы: да, это она. Там серийный номер и номер серии. Разглядывая лысые, без изъянов, без вмятин и клочка плохо сбритого пуха за ухом, головы, думаешь: как я на них похож! Только я чуть более живой и поэтому вроде как получаю право командовать и безраздельно распоряжаться их жизнями. Кто говорит так, никогда не имел дела с пластиковой жизнью, никогда не примерял на себя их шкурку. Это странно, но очень естественно для закройщика. Модельером Влад называть себя избегал.

Влад каждый миг ожидал сопротивления. Его раздражало, что куклы проявляют характер там, где их не просят: например, когда им не нравится одежда. Но когда ему на самом деле важен их ответ, они молчат, как будто неживые. Как люди. В мелком потоке упрямо топают вверх по течению, а свалившись в бурлящую реку, закрывают глаза и идут ко дну. Пластиковая жизнь — лучшее пособие для изучения жизни настоящей.

Влад накинул пальто, врастил в душные рукава руки. Под воротником чесалось. Сделал шаг назад, и вся пластиковая армия дружно переступила ногами. Положив последнюю надежду на полочку для шапки и перчаток, повернулся, и… столкнулся нос к носу с Юлей.

— Что ты делаешь?

— Выношу мусор, — сказал Влад. Он не слышал, как отворялась дверь.

Женщина окидывает странным взглядом манекены, протянув руку, отгибает край пакета, чтобы в него заглянуть.

— Но ведь это же твои работы.

— Были, — сказал Влад, встряхнув пакетом. — Телелюди не имеют смысла. Нет нужды указывать людям на их патологии.

— Ты сумасшедший! — бормочет Юлька, пытаясь отобрать у Влада пакет. Не получилось: одна из ручек пала жертвой этой попытки.

Влад, в свою очередь, сделал попытку просочиться к дверям, но наткнулся на Юлино бедро. Эта хрупкая женщина умела при необходимости грудью закрывать любую брешь. Лет шестьдесят назад она могла бы славно послужить, например, политическому режиму — быть опорой его и поддержкой. Насмерть вставать в дверях, куда неприятель пытается сунуть штык чужой идеологии, и быть рупором коммунизма, гласом, что гремит над всей раскрашенной на политической карте красным землёй.

Она сама принялась наступать на Влада, и тот попятился, пока не ткнулся ягодицами на растопыренные пальцы своих слуг.

— Я звоню Савелию, — объявила Юля. — А после ты всё нам объяснишь.

Зарубин был рядом. Уже через пятнадцать минут они сидели в гостиной: Сав и Юля точно воспитатели, готовые к серьёзной беседе с родителями нерадивого мальчугана (то есть готовые взывать к его если не совести, то хотя бы разуму), Влад — как болт, который вкрутили в кресло.

— Как можно выбросить то, на что ты потратил столько сил и времени?