Например, попытается обратить внимание людей на заброшенные и затерянные постройки. Среди них могут встречаться настоящие произведения искусства!.. Равно, как и вредные и несущие зло всему окружающему. Кладбище человеческой цивилизации, источающее в почву яд и смертоносные облака в воздух. Когда-нибудь всё-всё на земле превратится в такие вот кладбища, и кто знает, останется ли место тогда для природной красоты, которая сможет, как козырная карта, побить оставшиеся после человеческих деяний руины. Останутся ли у планеты такие козыри?.. Хотя бы шестёрка. Хоть двоечка… Смогут ли через асфальт пробиться ростки деревьев, молодые ёлочки, тополи и вязы?

Влад блаженно улыбался. Под его ногами уже пробивалась травка и распускались первые полевые цветы; ему хотелось растянуться там прямо сейчас, и помечтать. Какое это счастье — когда идея приходит к тебе сама, когда не нужно за ней бегать, охотится с сачком, как за редкими видами бабочек. Такое случается редко, но оно стоит — всего, минут чёрной меланхолии, приступов отчаянной лени, страха, жгучего страха, когда просто не можешь поднять руки, чтобы начать работать, всего…

— Послезавтра показ, — крикнула из кухни Юля. Она с грохотом опустила на подставку столовые приборы. — Тобой заинтересовалисьочень многие. Ты должен присутствовать. Я говорила, что достала тебе документы?.. Так что проблем быть не должно.

— Хорошо, — покладисто сказал Влад.

Однако когда Юлия привезла ему билеты, проблемы внезапно возникли: Влад сказал, что не поедет.

— Как так? Мы едем все! Я, мой зам по контактам с общественностью, главный дизайнер…

— Кто все эти люди? — спокойно спросил Влад. — Я их знаю?

Юлия взяла себя в руки.

— Это Сав и Рустам, ты прекрасно их знаешь, — она сделала паузу, чтобы посмотреть, принесли ли Владу её слова какое-то облегчение. Но видя, что он не проявляет интереса, продолжила: — Но ты тоже, тоже должен ехать!

— Сав как мои глаза. Я бы доверил ему свои глаза.

— Люди захотят видеть автора. Самого первого человека, с которого всё начиналось.

Влад улыбнулся.

— Они могли меня лицезреть, пока я бродяжничал. Знаешь, сколько людей меня видели? Ужас. Мне кажется, я посмотрел за это время в глаза всему Питеру.

Юлия вспомнила слова Зарубина насчёт того, что Влад может вернуться, только когда пройдёт полный круг по рукам жителей этого города (та фраза едва не затерялась среди того словесного мусора, что извергал он ежедневно в пространство. Слишком уж много было у него, у Сава, слов, и счастье, что среди них находились стоящие).

— Ну уж нет, — Юля решила стоять до конца. В голосе её замелькали грозовые нотки. — Я скажу Саву, чтобы он держал глаза закрытыми.

— Хорошо, — решил Влад, — Тогда я сделаю себе другие глаза. А билет… билет можешь сдать.

— Ты поедешь! Не будь таким эгоистичным засранцем.

Юля завелась по-настоящему. Звучало это внушительно: даже манекены затрещали и, как будто бы, начали плавится, как восковые фигуры, к которым поднесли пламя. Когда у девушки такой голос, ты трижды подумаешь, прежде чем выводить её из себя.

Но Влад просто-напросто затворил перед её носом дверь. А потом, подождав, пока женщина уйдёт, пнув напоследок дверь, сел звонить Саву. Зарубин по-прежнему был самым крутым сукиным сыном на свете. Настоящим супермэном. Портативные видеокамеры для него оказались не такой уж большой проблемой, нашлись даже специальные крепления.

— Где ты всё это возьмёшь? — наивно спросил Влад после того, как изложил свою просьбу.

— Секрет, — сказал Савелий, и Влад как наяву увидел, как он ухмыляется. — Попрошу у Юльки. Где, по-твоему, я ещё могу их взять? В театральных загашниках таких не водится.

При встрече он сказал другу:

— Это, конечно, твоё право. Можешь никуда не ехать.

— Я и не собираюсь. Я всю жизнь смотрел на модные показы через экран телевизора. Это уже традиция… Смотри, если закрепить её вот здесь, на шее, она будет не слишком мешаться модели?

Они в шоурум. Сквозь паутину, которую словно сплёл поверх стекла огромный паук, едва проникал свет. Когда-то здесь был магазин, которому какие-то голодные ребята ночью расколотили окно. Треснутое стекло так и не поменяли, и это, по мнению Юлии, придавало магазину некоторый шарм. Витрина словно говорила: «здесь вы увидите именно то, что ожидаете. Здесь побывали уже мародёры — смотрите, что сделали они с одеждой! Теперь это мусор… Или нет? Вот вы — вы лично — рискнёте это надеть и показаться на людях? Рискнёте ли вы разморозить это замороженное в ткани насилие теплом своего тела?» Вывески никакой нет: всё равно бутик пока закрыт. Сав шутливым шёпотом пытался поведать другу о «важных людях», которые сюда захаживают сладить с Юлей кое-какие контакты, на что Влад реагировал одинаково: «Здесь что, — говорил он — бордель какой-нибудь?» Савелий смеялся: Юльке, мол, с её-то голосом вполне подойдёт роль мамасан. А что до работниц… за каждой, буквально за каждой прослеживалась своя история; она была не внутри, не из-за глазных яблок выглядывала затаённой болью на очередного клиента, нет — она была снаружи. Грязью или кровью налипла на платья, останками саранчи усеивала плечи или задыхающимися в пыли придорожными кустами, безымянными, как работницы подобных заведений, украшала их грудь. На спине всё рваное, всё в лоскутах, так что даже беззащитные родинки на пояснице становятся всеобщим достоянием… Ну хорошо, родинки эти — дефекты китайского производства, на заводе их даже не подумали зашкурить, но смотрятся жутко и правдоподобно.

Влад здесь в первый раз, но по тому, как распрямляются плечи друга, как без скрипа начинает ходить на его шее голова, Савелий видел, что ему здесь нравится. Это полутёмное помещение с единственной тусклой лампочкой под потолком. Со стен содрана даже штукатурка, пол холодный, стол и стулья с высокой спинкой покрыты чёрной краской и лаком. Похоже одновременно на знакомый нам подвал и на помещение в каком-то замке. За окном мерещится непогода, даже когда светит солнце.

Савелий возился с креплениями, примеряясь с ними к разным местам манекенов. Он подсвечивал себе фонариком, иногда зажимая его зубами, подкручивал какие-то болты, регулировал крепления. Иногда произносил с чувством: «извините, ради бога» и поправлял сбившуюся деталь одежды. Камеры были размером едва ли не с крышечку от бутылки, Влад взвешивал их на руке и думал о глазах. Глаза будут темой одного из следующих костюмов — и Влад сейчас пытался вообразить себе ту, которая будет его носить. Жадную до чужого внимания, самку, которая по запаху, по каким-то ей самой (а на самом деле — её похотливой природой) определяемым признакам пытается подобрать себе самца. На ней, конечно же, будут тёмные очки, но в этом платье они — плохая маскировка: тысячи выпученных глаз будут пялится на каждого встречного и даже тех, кто вовсе не пересекался с ней маршрутами, а только лишь попал в капканы, расставленные глазами на спине. Проводить отбор и отсеивать, отсеивать, отсеивать… до тех пор, пока, наконец, хозяйка не останется одна. Пока не углубятся на лице морщины, просвечивающие даже через паттерны тонального крема и не поблекнут под тёмными стёклами зелёные фонари.

Зачарованный этим образом, он сказал Савелию:

— Я буду наблюдать за вами, как паук… как создатель паутины. Эта камера будет у всех на виду, остальные я хотел бы вас попросить замаскировать среди одежды. Хочу видеть реакцию людей.

— В зале будет темно.

— Тогда вы с Юлей повесьте одну-две на себя. Вы же будете сидеть внизу?

— Послушай, — терпеливо сказал Сав. — Почему бы тебе не поехать самому?

Влад поджал губы.

— Прости, я не хотел стать обузой. Я туда не напрашивался. Может, пока не поздно, всё отменить?..

— Уже поздно отменять, приятель… Ладно, ничего. В конце концов я пообещал себе оказывать тебе любую поддержку, на которую способен, и если ты не хочешь ехать на это грёбаное дефиле, я тебя выгорожу. И от Валькирии тоже. Давай сюда камеры. Мы с Рустамом покумекаем, куда их можно пристроить.