– Да ты же ружемант, етить-растудыть!

Я молчал. Для простого деда этот слишком много знает. Откуда? Поморщился, опустил ружье через мгновение раздумий.

– Идем, – кивнул, доверительно повернулся ко мне спиной. – Видели твою рожу по телевизору. Говорили, ты уж дохляк. По нашенскому-то баяли, что ты вроде как герой. Инператор сам награждал, значит.

– Откуда знаешь?

Он хмыкнул.

– Думашь, мы только ту брехню, что здесь баят, слушаем? Частоты настраиваем, со своими на связь выходим. Не все здесь, портки обмочив, в карсиры записались.

– Как партизаны?

– Ты эти словечки мне ихние тута использовать брось, по-русски говори.

Верно, второй-то мировой войны здесь не было, партизанскому движению появиться неоткуда. А само слово итальянское…

Помолчали. Оглядывался на каждом шагу, ждал подвоха. Выстрелить деду в спину не позволяла совесть. Не хотелось бы пристрелить своего. Хотя и на войне редко есть время разбираться, где чужие…

– Диверсант, значит.

– Я этого не говорил.

Старик махнул рукой, мол, и без слов все ясно.

Ириска тщетно пыталась пробиться сквозь его защиту. У старика был нейрочип, если верить ее словам, военного образца. Дедуля явно непростой.

– Пытаешься читать меня, малец? – настороженно ухмыльнулся. В его вопросе слышал предостережение не делать этого впредь. Иначе винтовка заговорит.

– Кто вы такой? Хотел бы знать, кому протягиваю руку.

– А ты не протягивай, увидишь, как шустро протянешь ноги, – вновь неприятный смешок.

– Куда идем-то?

– Экий ты прыткий, малец. Доберемся – сам увидишь. Я тебя увидал первым, значит, все, провалился ты. В моей власти теперича. Захочу – с потрохами сдам. За ханку. Знашь, сколько за твою голову патронов с жратом дадут? Консервов на года.

– Я не так безобиден, как кажусь.

– Ну и мы, не обессудь, не лаптем щи хлебаем. Пришли, к слову.

Дом перед нами знавал и лучшие времена. Вереница деревянных, почти деревенских хат, пустующих уже целую вечность. Остались, как дань эпохе, не более.

Почему-то вспомнил бабушкины пироги, визг дедовой сенокосилки, холод ручья да сладость соседских яблок. Царенатцы умудрились убить даже это. Вместо приятных воспоминаний – пустота.

– Че смотришь-то, ружестрел, или как оно там тебя? Заходь! – приподнял деревянную балку. Приплыли из одного подвала в другой!

Жаловаться не стал, на всякий случай проверил запас маны. Пустил вперед себя Ириску, хоть и понимал, что бесполезно. Сумел спрятаться от моего взора этот дед, сумеют и остальные. Страшно представить, что будет, если подобная технология угодит в руки Царената.

Тускло чадящая лампа над головой, тихий шелест пламени свечей. Книги, запах еды, скрипящие полы. Троица здоровых мужланов. Ребята словно высматривали, чью рожу начистить, и тут я под стать.

– Кто?

Спрашивали не у меня.

– Как будто бы свой, но проверим. Заходи, малой, заходи, гостем будешь. Дед захлопнул над нами задвижку двери. Щелкнул замок, ключ исчез в недрах стариковского кармана.

Окружили. Узкое помещение – мне на руку. Призвать «Буян», расстрелять будет делом пяти секунд. Ириска поискала блокирующие магию заслоны, но не нашла ни одного.

– Это тот самый? Про которого говорили? – заговорил рыжий детина. На плече татуировка: десантура.

Его собрат привалился спиной к стене, повелительно сложил руки на груди.

На меня смотрели, словно на желторотика, несмотря на хорошую физическую форму, эти ребята достигли больших успехов.

– Воровал одежку, избавлялся от старой. Знакомо, парни?

Закивали как один. Присмотрелся. Не сказал бы, что на них хоть вещь с чужого плеча.

– Диверсант? Из тех, что прорвались? Связной? От Берсеркина есть новости?

Смотрели на меня, как на последнюю надежду. Только развел руками в ответ, жаль было их разочаровывать.

– Я здесь в составе рейда. Прорыв прошел успешно, а вот внедрение…

Десантник сплюнул.

– Видели мы ваше внедрение. Вся шваль на стену лупырить выбежала.

– Ты, Миха, как будто не в их числе был.

– Заткнулся бы, Соха…

– Тихо, орлы, – дед урезонил окриком. Тут же подчинились – он здесь босс. С ним и говорить следует.

– Рейд-то ваш с какой целью направлен? Наше послание получено?

Покачал головой. Если и так, то я про то ничего не знаю. Старик, хоть и казался спокойным, нервничал. Вдруг выдохнул, кивнул на стул.

– Садись, в ногах правды нет. Разговор непростой будет…

Рассматривали мои документы с особым тщанием. Шарить по карманам не дал, выложил на стол все, что посчитал нужным. «Ключ» решил оставить при себе.

Во избежание. И пусть о нем пока не знают.

– Полковник Ерохин – говорит тебе о чем-нибудь?

– Судя по выправке и атмосфере, Ерохин – это вы.

– Я тебя не в бабку-угадку просил играть. Но услышал. Значит, не от Берсеркина?

– Вы сами-то кто?

Тяжкое дыхание. Громилы будто желали сказать, что вопросы здесь задают они. Дед успокоил троицу жестом, вновь повернулся ко мне.

– Как думаешь, малец? Те, кто не прогнулся под Царенат.

– Четверо? Вас целая армия.

Старик пропустил шутку мимо ушей, но недовольно скривился.

– Остер на язык, малец. Не робкого десятка. Диверсант. Я бы спросил тебя, что ты здесь делаешь со своими бабенками, но не стану. Не расскажешь, даже если буду пытать.

Он прав – не расскажу.

– Когда Вратоград взяли, здесь настоящий хаос творился, никто не знал, что дальше-то делать. Сам представь, куча простого народа, вокруг машины щерятся стволами. Чуть что – стреляют. Шаг в сторону – и нет человека. Много кто решил поднять лапки.

– Вам же как-то удалось. Еще и оружие сохранили.

– По первой тоже подняли. Царенатцы людей сюда не сразу пустили-то, ждали. А то ты их тактику не знашь: словно воронья дронов нагонят, те и кружат, что стая крыс. По городу передвижение ограничено, да водонасос через два дня накрылся, а потом все, что в магазинах было, разграбили. Склады, подсобные хозяйства, у кого что было. За неделю подъели подчистую, тут начались разбой, грабеж, насилие. Люди – они везде людьми будут, да в зверей превращаются не по своей воле. Обстоятельств много.

Ничего не говорю, сам знаю. Подчас храбрящийся служака оказывается распоследним трусом, а пухловатый скромняга – зверем войны. Никогда не угадаешь.

– Эти собаки сюда «армию» пустили недели через три после того, как город-то взяли. «Армия» – сказано шибко. Люди служивые, да не военные. Парочка из них исчезла – вот у нас и форма, и технология. И ружжо, как видишь. Старик погладил блестящий ствол двустволки. Ждал на вооружении Царената чего-то более… современного.

Дед сразу понял, о чем думаю.

– Ты на него не смотри так. Ружжо старое, лупарой зовется по-ихнему. Так и тут они сопротивления не ждали. Привыкши были, что как только придут, так все лапки кверху.

– А разве нет?

– Много ты знаешь! – взвился десантник, замахнулся отвесить мне затрещину. И тотчас же оказался зажат болевым захватом. Стул, на котором только что сидел, пинком отправился в живот спешащему ему на помощь здоровяку.

– Тихо! – гаркнул старик, за ружье не схватился. Десантник в моих руках матерился на чем свет стоит, обещая неприятности. В ответ болевой вмиг обратился удушающим. – Отпусти Михея. Горяч, юн и глуп. У тебя-то голова холодней, малец?

Нехотя послушался, дал несчастному свободу. Тот рухнул на колени, тяжко дыша, зыркнул озлобленным взглядом. Старик оказался рядом, помог ему оказаться на ногах. С парнями он строг, но за своих горой, видно сразу.

– Ты не суди, малой, по окружению, тебя тут и близко не было. Решившие не сдаваться бой дали, пытались сквозь механ блокаду прорваться. Но беспилотников много, а патронов и провианта оказалось мало. Сопротивлявшихся добивали долго, жестоко, напоказ. Уж в чем в чем, а в казнях эти паршивцы знают толк. Раз увидишь, другой, третий. Задумаешься поневоле. Первых-то военнопленных сразу в рабов обратили, шавы по-ихнему, это потом до карсиров додумались. Сопротивление есть, но разрозненно, малец. Ни толковой связи, ни вооружения. Устраиваем мелкие диверсии, пакостим кто как может. Берсеркину вот посылали запрос через закрытый канал, да, видно, не дошло.