Его жена, Белинда, была не только на пять лет старше Анхеля. При том что фигура у нее была неплохая, по крайней мере, до первых родов, красивой и даже привлекательной назвать ее было нельзя. «Закон природы – красивых мужиков всегда прибирают к рукам дурнушки».
Так говорил наш местный куратор от Конторы, раньше служивший в ГРУ (почему так случилось, не знаю, это был единственный случай на моей памяти). Еще раньше он был морским офицером и навсегда утвердился в мысли, что ВМФ – элита не только армии, но и общества вообще. Он был молодцеватый, подтянутый, кривоногий. Ему было под шестьдесят, и его коротко стриженая голова и усы – редкость для советских офицеров того времени – были совсем седые.
Он сам встречал нас в гаванском аэропорту и представился так:
– Мои имя, отчество и фамилию вы не забудете никогда. Меня зовут Петр Ильич…
– Чайковский? – не выдержала Рита.
Он расплылся в улыбке – было ясно, что этот трюк он проделывал не раз.
– Некрасов.
У Некрасова было два высших образования: Высшее техническое военно-морское училище в Ленинграде, а потом Военно-дипломатическая академия в Москве, которую заканчивают все грушники, готовящиеся работать под прикрытием. Но по сути своей он был самоучкой. В разговорах с ним никогда не всплывали знания, получение которых было заверено дипломами, зато постоянно проскакивали присказки, поговорки и цитаты из классических и никому не известных авторов, одним из которых, как мы подозревали, был он сам. Среди его любимых выражений было одно, абстрактность которого позволяла использовать его при любых обстоятельствах: сублимация духа.
Из Москвы ему прислали соленую черемшу – редкий и вожделенный деликатес для всех русских, кто подолгу живет за границей. Некрасов – он был вдовцом – разворачивает перед нами пакет с царским приношением и с закрытыми глазами втягивает ноздрями запах, ощутимый в радиусе ста метров: «Сублимация духа!»
Нам с Ритой принесли кубинские удостоверения личности на наши новые имена. Некрасов придирчиво рассматривает, как приклеены фотографии, прищурившись, изучает печати, оценивает состояние удостоверений: не новые, уже потертые. Не найдя, к чему придраться, удовлетворенно кивает головой: «Сублимация духа!»
У тропинки на территории базы – сменим регистр – мы натыкаемся на свежую кучку, оставленную каким-то солдатиком, не добежавшим до туалета или просто любителем природы: «Сублимация духа!»
Некрасов числился советником и жил на территории посольства в Гаване, на 13-й улице. Он наезжал к нам примерно раз в две недели, после работы, чтобы убедиться, что всё в порядке и выпить с нами «мохито» или «Куба либре». Правда, сам Некрасов пил ром не разбавляя – он был единственным из моих знакомых, способным на такой подвиг. Всё остальное время мы проводили с Анхелем и Белиндой.
Это надо понимать буквально. Цель нашего совместного проживания состояла в том, чтобы через год-другой мы с Ритой – пардон, тогда уже Розой – стали неотличимы от кубинцев. Каждое утро к нам на три часа приезжал местный преподаватель испанского языка, переучивавший нас с кастильского на кубинский и разрешавший наши филологические недоумения и сомнения. А остальные тринадцать часов ежедневно были сплошными практическими занятиями. За эти два года я наговорился, наверное, больше, чем за всю остальную жизнь.
Метод был простой – мы всё делали вместе. Поскольку и я не мог проколоться, говоря, например, о стирке или приготовлении креветок под томатным соусом, мы каждый день проводили несколько часов с Белиндой. Она постоянно пела и смеялась – всё остальное, что она делала – вся тяжелая домашняя работа, – казалось только фоном. Уже через пару дней я понял, почему Анхель полюбил ее и был с нею счастлив. У Белинды было потрясающее, как у буддистских монахов, ощущение настоящего момента – здесь и сейчас, hic et nunc. Она была живая. И в поле ее обаяния ты переставал замечать, что у нее слишком длинный нос, большие уши, а попа в неполные тридцать уже была неоспоримым центром тяжести.
«Белинда такая красивая, – как-то вздохнула Рита. – Я бы хотела быть, как она!» Она посмотрела на меня, и мы расхохотались. Рита поняла, что подумал я, а я понимал, что имела в виду она.
Однажды – только однажды за два года – Белинда и Анхель поссорились, мы так и не узнали, из-за чего. Ссора длилась день и проходила следующим образом. Анхель взял кассету, оставил на ней буквально несколько сантиметров ленты и записал на обе стороны одну фразу: «А я говорю да!» Наш кассетник, который стоял в общей гостиной, автоматически менял направление воспроизведения, когда кассета подходила к концу, так что каждые пять секунд голос Анхеля возвещал: «А я говорю да!» Белинда выключать кассетник не стала – просто отнесла его из гостиной на их половину (нам всё равно было слышно). Ее контраргумент был оформлен следующим образом. Она взяла десяток листов бумаги, написала на них крупными буквами «А я говорю нет!» и развесила по всему дому.
К вечеру, когда супруги помирились, Рита припрятала один из листков, и мы даже привезли его в Америку. Рита выставляла его на видное место, когда мы были в ссоре. Только у нас он означал не продолжение спора, наоборот – это было сигналом к примирению.
Какое-то время мы каждый день играли с детьми – сначала как задание, потом – по необходимости, для удовольствия, как часть жизни вообще. Старший сын Анхеля и Белинды был молчуном, незаметным, даже имя его я сейчас вспомнить не могу. Когда мы приехали, ему было семь. Он полюбил Риту: подходил к ней и молча смотрел, что она делает. Но когда Рита наклонялась, чтобы приласкать его, он убегал и возвращался, только когда она снова уходила в свои дела или делала вид, что не замечает его. Верховодила детьми шестилетняя Хуанита – живая, неугомонная, постоянно выдумывающая новые проказы. По всему, что она говорила и делала, будь она соответствующего роста, все бы принимали ее за взрослую. Бывают такие дети – по моим наблюдениям, исключительно девочки. У младшего, Рамона, тоже был гвоздь в заднице. Он был драчливым и часто задирал старшего – вспомнил, его звали Лестер! Возрастной разрыв с нашими детьми в первый год был слишком велик для совместных игр – соседские дети, главным образом, следили, чтобы Кончита и Карлито не напоролись на скорпионов и не тащили себе в рот всякую дрянь.
