– Ему совсем не идет… – тихо произносит Нимея, а потом напрягается, поняв, что ее могли услышать.
– Что?
– Быть трупом, разумеется, – тут же отвечает она и закатывает глаза, делая вид, что парни, как обычно, ничего не понимают.
– Как мы это сделаем? – сипит Рейв.
– Омала… Она уже должна была прийти, – шепчет в ответ Нимея, глядя на мертвое тело перед собой.
– Меня сейчас стошнит, – бормочет Листан. – Если ничего не получится, ты, Нимея Нока, отправишься в эту же могилу. – Он отходит от гроба и садится на скамейку.
По лицу Рейва трудно понять, о чем он думает, но Нимее кажется, что ему как минимум жаль ушедшего друга. Якоб опускается перед гробом на корточки и рассматривает Фандера, сдвинув широкие брови на переносице.
– Ты как? – спрашивает у него Рейв.
– Странно… не знаю. Мы с ним всего пять лет назад… Да что там, три года назад он стоял рядом с нами и… – Он трет лицо руками и утыкается носом в крепко сжатый кулак. – Мы столько всего пережили вместе. Он наш друг. Самый близкий. И он лежит тут…
Якоб не говорит больше ни слова, видимо, сдерживая рыдания, а у Рейва по щеке катится слеза. Это трогательно, и Нимея почти в состоянии поверить, что Фандер кому-то настолько дорог.
– Как думаете, – тихо спрашивает она, рассматривая Хардина; его лицо такое застывшее, что сложно представить, как всего неделю назад на нем могли проявляться эмоции, губы шевелиться, а веки открываться и закрываться, он больше похож на идеальную фарфоровую куклу, – он хоть кого-нибудь в своей жизни любил?.. Хотя бы так, как вы любите его.
В ее голосе столько ледяного презрения, что парни дергаются и смотрят на Нимею с одинаковым ужасом и сожалением.
– Ты не поверишь, но да, – хрипло отвечает ей Рейв, пальцами зачесывая назад волосы.
– И не представляешь насколько… – шепотом подтверждает Якоб, снова возвращая свое внимание Фандеру.
– Все будет… – Но Рейв не договаривает. Сглотнув, отворачивается, будто не верит, что «все будет».
* * *
– Я пойду встречу Омалу, – вздыхает Нимея, когда тишина начинает сводить ее с ума.
– Я с тобой, – подрывается Листан, он явно хочет убраться подальше от мертвеца. – Куда она подъедет?
– К старой сторожевой будке. Ей не стоит светиться у главных ворот, на них выходят окна тюремной администрации.
– Зачем тебе все это? – Листан идет, на ходу ударяя кулаком по торчащим из старых оградок кустам. Алые и бордовые лепестки последних еле живых роз сыплются на землю кровавым следом.
– Ты прекрасно знаешь зачем.
– Ты могла бы уехать из Траминера навсегда. Но ты вернулась. Неужели ради Энграма ты готова пойти на такие жертвы?
– Это не жертва. – Нимея останавливается, чтобы смерить Листана полным недовольства взглядом. – Это… цена. Энграм – то немногое, что у меня осталось в жизни. Пока вы с парнями играли в игры, мы с Энгом играли в свои. Мы всегда были в одной лодке, даже…
– Вы не общались почти пять лет…
– Неправда. Мы общались. Просто не делали это так… как прежде.
Нимея и Энграм Хардин всегда были родственными душами. Холеный аристократ в розовых очках из большого красивого дома и его нищая соседка, маленькая лохматая девочка-оборотень. Вместе они облазали все заброшенные трущобы Бовале, изрыли прекрасный сад Омалы Хардин в поисках тайных кладов. Нимея научила Энграма гордо задирать нос, приходя домой в грязи и с разбитыми коленками, а он научил ее притворяться невинной девочкой, когда спрашивают, кто стащил все конфеты из буфета.
– Вы же тоже примчались в Траминер по первому зову… Каждый из нас преследует свою цель, верно? Вы ради Фандера, я ради Энграма. И, чтобы достичь желаемого, нам нужно вытащить из могилы этого паршивца.
– Всех свели с ума чертовы Хардины, – усмехается Листан. – Они всегда были популярны, совершенно не заслуживая этого. Я так считаю!
– Шевелись, Лис, у нас мало времени. – Нимея закатывает глаза и отворачивается от Листана Прето.
Омала уже ждет у старой будки охраны. Крутит в руках перчатки, то и дело поглядывая на городские часы, которые хорошо видны с расположенного на холме кладбища.
– Омала… – Лис протягивает к ней обе руки.
– Листан, добрый вечер. – На лице Омалы уже нет и следа скорби. – У нас мало времени, я оставила Энграма на экономку, а та вечно себе на уме… в общем, я немного ее побаиваюсь. – Нимея усмехается, вспоминая злющую, как разъяренный браш, Мейв. Они с Энгом попортили старушке немало крови. – С нее станется просто пойти спать, не дождавшись меня.
Девушка молча кивает, не утруждая себя лишними приветствиями. Омала понимает ее, быть может, единственная из всех, и ступает по кладбищенским тропинкам с той же поспешностью, что и Нимея, зная, как дорога каждая секунда.
– Все получится? – Глухой голос заставляет Омалу вздрогнуть.
– Если ты думаешь, что я занимаюсь подобным каждый день, то ты ошибаешься.
От этого ответа у Нимеи все внутри холодеет. Омала редко говорит так серьезно, обычно эта женщина кажется растерянным и нерешительным ребенком.
– Не думаю… Но очень надеюсь, что вы знаете, что делаете.
– Ну или я знаю, или я убила собственного сына. Как думаешь: кому сейчас страшнее всех?
Продолжать разговор бессмысленно. Понимая это, Нимея идет к могиле Фандера молча и едва борясь с желанием обратиться волком, чтобы время стало бежать чуточку быстрее.
Омала замирает перед разрытой ямой, глядя на друзей сына. Рейв и Якоб встают в знак приветствия и уступают ей дорогу.
– От нас что-то нужно? Можем уйти. – Нимея запрокидывает голову, будто обращается к звездам, чтобы не смотреть на перекошенное от ужаса лицо Омалы Хардин.
– Ост… Нимея, останься, остальные идите.
Какая честь!
Губы Нимеи кривятся. Омала никогда ее не любила и не отзывалась о ней добрым словом. Она сидела в своей гостиной, пила чай и ждала, когда противная соседская девчонка уйдет, чтобы можно было выйти в сад и не дышать с ней одним воздухом. Как же все изменилось за последние пару лет!
Перед тем как парни уходят, Нимея замечает на их лицах что-то похожее на облегчение. Они не трусы, быть может даже храбрее многих, но не каждый день приходится выкапывать из земли тело друга. Сомнительное развлечение для вечера пятницы.
Нимея молчит, наблюдая за тем, как Омала опускается на колени у гроба, протягивает руки и прикрывает глаза, а потом касается лба и щек Фандера. Женщина что-то шепчет и резко начинает бледнеть, будто передавая ему жизненные силы, а потом из-под ее опущенных век на белоснежную кожу начинают литься черные, как дорнийский кофе, слезы. Они пачкают губы, стекают в вырез платья. Из носа Омалы начинает идти кровь, и она тоже кажется черной, а может, так и есть. И становится так невыносимо страшно, что у Нимеи к горлу подкатывает кислый привкус тошноты, а рот наполняется слюной – плохой знак.
Шепот Омалы неразличим, это даже не связные слова или молитва, ее речь больше напоминает набор звуков, потому что буквы хочется поменять местами, так плохо они звучат.
– Yamerv, dazan yamerv, solog an s’inrebo, emn ok s’inrev. Rednaf.
Кажется, будто Омала говорит на выдуманном языке. Это не пинорский, не древнетраминерский или вроде того. Он даже отдаленно не похож ни на одно из известных наречий, так что Нимея и не пытается разобрать слова. Она делает шаг вперед и встает у изголовья гроба, пристально глядя на веки Фандера, так и оставшиеся недвижимыми. Из-за усердия, с которым она пытается рассмотреть хоть мельчайшие признаки движения его ресниц, начинают болеть глаза.
– Dazan yamerv, dazan yamerv, soglog an shinrebo…
Омала начинает напевать, берет Фандера за окаменевшую руку, и Нимее не верится, что когда-нибудь мать снова почувствует тепло кожи своего сына. Этого быть не может, он мертв. Совсем. Не спит. Не притворяется. Он мертв и скоро покроется трупными пятнами, а потом начнет гнить и тлеть. Может, эта женщина сошла с ума и не видит очевидных вещей? Может, они все перепутали? Удушающий страх охватывает тело, скручивает каждую мышцу, в голове появляется шум.
