Когда я просил у вас совета, можно ли мне, не так как критику, а как просто мыслящему солдату, открыть мысли свои о журналах,* в то время я не воображал, что, напечатав письмо моё, вы обяжете меня некоторым образом выполнить сие намерение. Признаюсь, что я даже забыл о нём до сих пор, пока (и то довольно поздно) не взял вашего журнала в руки. Но теперь вижу – надобно что-нибудь сказать. «Журнал» – великое слово! Я об заклад бьюсь, что не всякий, кто их читает, понимает значение слова, а если и думает, что понимает, то (как говорят) навыворот. Например, начиная с самого издателя: он печатает в месяц, в полмесяца, или, много, в неделю несколько листков всякого сбора в прозе и в стихах, ходячих прямо и хромых, и называет свои листки – «журнал». Я советовал бы ему сходить в полковую канцелярию (других я не знаю и боюсь, как язвы) и спросить у писаря, что значит журнал? Он отвечал бы ему: «Милостивый государь, журнал есть ежедневная записка всех бумаг, полученных и отправленных». Оттуда, пожалуй, пусть зайдёт к купцу, казначею и проч. и спросит у каждого, что в журнале он записывает? Тот покупку и продажу, тот приходы и расходы, учёный свеженькие мысли, волокита[12] имена новых знакомых, мало заботящихся о его знакомстве, лекарь домы пациентов; да я и конца бы не нашёл журналам, т. е. дневным запискам (а мне кажется, милостивый государь, журнал иначе перевесть нельзя): их не тысяча один, а без числа. Итак, кончится сия статья тем, что все почти так называемые журналы не суть журналы, а месячники, полумесячники, недельники. За сим следует: на какой конец сии месячники и проч. выходят на свет? Здесь я скажу, чаю, выдумка журналов есть прекрасное, бесподобное дело. Некстати бы мне говорить по учёному, но нельзя миновать, чтоб не сказать чего-нибудь о их начале: все почти приписывают Франции и господину Сало,* советнику Парижского парламента, изобретение журналов, таковых или подобных, как мы их видим. Он начал издавать в 1665 году журнал учёных (Journal des savants). Самое название, кажется, показывает, что учёные, истинные или самозваные, присылали к издателю свои сочинения или замечания. Предо мною лежит книга, из которой мог бы я выписать всю историю журналов от их сотворения до сего дни; но судя по себе, я знаю, как несносно читать вздор без вкуса и без соли для того только, что он пахнет учёностью. Намерение моё сказать слова два о пользе журналов (каковы они ни есть), да и тут беда! Об них так много писали, что писать ничего не осталось. Об ином журнале говорят иногда слишком много, но тогда редко отдают ему должную справедливость; а о другом совсем ничего не говорят: это ещё хуже! Но после всех суждений и пересудов журналы останутся преполезною и приятною каждому любителю просвещения выдумкою. Журнал не для вечности; одно имя и намерение его оправдывает. Я сказал бы господам строгим критикам: государи мои, как вы об том подумаете, кто, слушая умного и весёлого человека, который своими разговорами научает и забавляет собрание, с педантскою важностью подступит к нему и скажет: «Вы говорите умно и приятно, но позвольте вам заметить, что вы не всегда говорите то, чего мне хочется; вы говорите кстати, но это чрез нисколько времени не будет больше кстати; иногда вы говорите о предметах, которые я не очень понимаю; вы делаете наставления быть сострадательным и человеколюбивым, а я не всегда бываю к тому расположен; вы смешите других, осмеивая меня: за то я вам вечно не прощу и буду ругать ваши разговоры пока достанет у меня гортани». Я слышу, кажется, ответ сего почтенного человека: «Мой друг, по долгу христианства и человечества я сожалею о вашей гортани и даю вам дружеской совет никогда меня не слушать!» Не таковы ли критики журналов? Всякий знает, что в них есть слабые пиесы* да и критики не без слабостей. Что касается до меня, по совести вам скажу, что с сердечным удовольствием я читаю многие пиесы в «Украинском вестнике»[13]:* старинные известия о родной стороне, и самые маловажные, должны быть каждому милы, если он не болван деревянно-иностранный; видеть успехи благотворительности и просвещения в отечестве ещё милее; даже просто литературные пиесы многие очень занимательны. За час пред сим с сладчайшим чувством я читал пиесу «Юстин, или Добрый брат».* Чего ж вам хочется? Где строгие критики? Вы можете и смеяться, и плакать с удовольствием, а всё ворчите; если ж вы ни плакать, ни смеяться не можете от доброго сердца, а только судорожно, советую вам не читать не только журналов, но и «Бовы королевича». Простите, милостивый государь, спешу к должности, пишу наскоро[14]; надобно было что-нибудь написать, а теперь уже 8-е число. Позвольте сделать также последнее прощальное почтение вашему журналу, который, как я слышал, кончается. Поздравляю с освобождением от тяжкого ига, и честь имею быть

Вашим истинным почитателем и покорнейшим слугою

Русский Солдат.

В свете есть два рода людей: имея одинакое здоровье, одинакое богатство, одни бывают счастливы, а другие несчастливы. Это происходит по большей части от различных точек зрения, под которыми рассматривают вещи, людей и происшествия, и от действия, какое сия разность производит в их душах.

Люди, в каком бы ни были положении, могут иметь приятности и невыгоды; в каком бы обществе ни находились, могут найти людей с большею или меньшею любезностью; за каким бы столом ни сидели, им подают кушанья и напитки лучше или хуже, блюда хорошо или худо приготовленные; в какой бы земле ни жили, у них бывает хорошее и дурное время; под каким бы ни находились правительством, имеют хорошие и худые законы, и сии законы могут быть исполняемы хорошо или худо; какую бы поэму или сочинение гения ни читали, могут видеть ошибки, красоты и недостатки; наконец, на всех почти лицах, во всех почти людях, можно усматривать черты тонкие и черты несовершенные, качества хорошие и худые.

В таких обстоятельствах два рода людей, о которых мы говорили, принимают различные впечатления. Которые расположены к счастью, те обращают внимание на одно приятное в вещах и весёлое в разговорах, на хорошо приготовленные блюда, на вкусные вина, на прекрасное время, и наслаждаются с удовольствием; которым же назначено судьбою быть несчастливыми, те примечают противное и ни о чём о другом не разговаривают, отчего они всегда недовольны и печальными своими замечаниями возмущают удовольствие общества, оскорбляют многих и делаются в тягость везде, где бывают.

Если бы такие склонности несчастные получали от природы, то они достойны б были великого сожаления. Но как расположение критиковать, находить во всём худое, появляется, может быть, сперва от подражания и неприметным образом превращается в навык, то известно, что им можно избавиться от привычек, как скоро они будут уверены, что они нарушают их спокойствие, Надеюсь, что сей маловажный совет будет для них небесполезен, и они откажутся от такой склонности, которая, хотя внушаема воображением, имеет невыгодные следствия в продолжение жизни и причиняет печаль и бедствие истинное.