– Мишка, ну пусти!

– Папалась! Теперь все!

– Ну не надо, Мишутка, ну не трогай меня там, а то я уже опять захотела.

– Поплыли к буйку.

Они доплыли до буйка, ухватились за него руками, Михаил обнял Белку сзади за плечи и опустил руку вниз, скользнул по животу и двинулся дальше.

– Раздвинь ножки, Бельчонок.

– Ну стыдно! Вон они все на берегу смотрят на нас.

– Да ерунда, никто не смотрит.

Михаил приподнял бедра девушки, раздвинул ее ноги и вошел в нее.

– Ты моя рыбка золотая.

– Я же еще утром была лошадкой.

– А теперь рыбка.

– Ну ты, Мишка, совсем!

– Ты меня любишь?

– Я тебя, Дуридома, так люблю, что задушить готова.

– Совсем?

– Не, ну не совсем, что с тебя толку – с задушенного. Нет уж. Давай, толкай сильней! Еще! Давай! Всё! Выходи, а то люди увидят.

– Вот, так всегда. Теперь у тебя люди. А как тебе хотелось, так не было.

– Ты знаешь, я перед этим… ну, перед этим самым… совсем ни о ком не думаю, их как и нет.

– Ну мы-то – вот они.

– Да я вижу. Совсем не как у твоего Аполлона. Давай его сюда, я его потрогаю. Ух и упрямый. И все чего-то хочет. И все ему мало.

Белка вдруг отпрянула, резко нырнула, так что над водой сверкнули белые пятки. Через минуту она вынырнула, вокруг нее расходились пузырьки и белые сгустки, возвращающие в колыбель жизни частицу ее в виде дани.

– Ну как?

– Ну абалденно просто!

– Ты меня любишь?

– Я тебя все время люблю, Бельчонок. Даже когда сплю.

– Правда?

– Конечно.

Белка обняла его руками за шею и поцеловала в губы так, что у него захватило дух, он отпустил буек, и они вместе ушли под воду. Когда они вынырнули, Михаил уставился в глаза девушки – в них сиял такой свет, будто внутри у нее работал целый ядерный реактор. Вот повезло тебе, Дуридому, а. И за что.

Выходили они из воды, держась за руки, и Белка шла, гордо расправив плечи, хоть и поглядывая краем глаза по сторонам. Под зонтиком она улеглась на спину, вставила в уши наушники, надела темные очки и стала что-то подмурлыкивать, дирижируя пальцами ноги. Михаил улегся на правый бок на соседний лежак и закурил. Глаза его бродили по коже девушки, исследовали впадины и выпуклости, сигналы поступали в мозг, руки его непроизвольно подергивались. И когда же ты ее наешься. Что ж такое с тобой делается, чем она тебя так привлекает. Ну вот хоть сегодня: смотришь на нее с самого утра, уже два раза было, а руки сами тянутся. А разве это плохо. Да не плохо, понять хочется, чего еще от себя ждать. А вот ты и не знаешь, чего от нее ждать: когда она застесняется на ровном месте и закобенится, а когда утворит такое как сегодня. Прямо в Ницце, прямо посреди бела дня. Это тебя и заводит – неизвестность. Тайна. Ну какая такая тайна – в Белке. Простая рыжая девчонка. Ну, симпатичная, конечно. Наверно, есть. Непредсказуемость это и есть тайна. С ней все время – как в казино: ожидание, предвкушение. Ждешь красный – получаешь черный. И наоборот. То пан, то пропал.

– Белка, сгоришь вся, – Михаил понял, что девушка не слышит, взял крем от загара и поляпал ей на ноги, живот и грудь: она вскинулась, вынула наушники и сняла очки, – давай я тебя намажу. Он пересел на ее лежак и стал мерно размазывать крем, втирая его в кожу, лаская ее пальцами, подбираясь потихоньку к розовым торчащим соскам. Белка закинула руки за голову и смотрела ему прямо в глаза. Михаил осторожно поводил пальцами по бело-розовой коже грудей и прищемил соски, повертел их в разные стороны, будто заводил часы.

– Ууу… ну пусти, – Белка сдвинула бедра и стала медленно тереть их друг о друга, но руки не опускала, только живот ее непроизвольно выгнулся вверх. Михаил размазал крем сверху бедер и немного раздвинув, опустил пальцы на внутреннюю их сторону, где кожа была девственно нежной.

– Ты же хочешь, Бельчонок. Хочешь побыть Кончитой.

– Хочу. Но никак нельзя, Мишка. Погоди. Остановись. Иди сюда, что скажу.

Михаил прилег боком на краешек лежака и чмокнул девушку в нос.

– Ты знаешь, Мишка, как-то это совсем по-другому, по-новому.

– Что.

– Ну вот я лежу тут, почти голая. Вокруг людей полно. Стыдно еще немного, но и приятно. Ты меня трогаешь. Они смотрят. От этого еще приятней. Хотя они мне триста лет не нужны. Но что-то это добавляет. Странно как-то. И что они думают? Интересно просто.

– Они завидуют.

– Ты, правда, так думаешь?

– Конечно. Вон очередной миллионер идет, в гавайке, так на нас смотрит сквозь темные очки, что щас грохнется шнобелем в песок.

– Мне так хочется, что аж даже больно. Сводит все там внутри.

– Так давай. Я накрою тебя полотенцем и потрогаю. Там.

– Да нет, ты не понимаешь. Я сама себя останавливаю. Я как на обрыве стою и готовлюсь полететь. Душа замерла вся. Я чувствую себя птицей. Вот – сейчас. Ты научил меня летать, Мишка. Это очень приятно, знать, что ты можешь полететь. Даже если ты еще не летишь. Понимаешь?

– Предвкушение. Порог.

– Да. Хочется постоять еще немного, подождать. Как-то мучительно приятно. И волнительно до ужаса.

– Ты моя рыба. Летающая.

– Ну рыбы не летают, Мишка!!!

– Еще как летают. В Тихом океане.

– Ты серьезно?!

– Ну конечно.

– Я тебе говорила, что я тебя люблю?

– Никада.

– Ах ты падлец! А ну пошли в море!

– Поныряем?

– Открутим тебе что-нибудь – чтоб никто не видел! И Аполлону твоему приделаем. А ты так походишь, отдохнешь.

– Ты знаешь, Бельчонок, у древних греков в мифах Геракл как-то боролся с Антеем, сыном Земли.

– Тоже голые?

– Ну это как водится.

– Так это от греков все пошло?

– Наверно.

– И что.

– Вот он его скрутит и бросит на землю, а тот все вскакивает как заведенный.

– Неугомонный был? Как ты?

– Он падал на землю, и Земля, его мать, давала ему новые силы.

– Так ты ж не падаешь. Стоишь все время. Он.

– Я к тебе как прикоснусь, откуда-то и берутся новые силы. Все время. И даже не прикоснусь – посмотрю или подумаю просто.

– Ты так красиво рассказываешь, Мишка.

– Это ты у меня красивая.

– Правда?

– Конечно. Смотри – вон все мужики собрались на тебя посмотреть.

– Где?!

– Они виду просто не подают. Деликатные. Не хотят тебя смущать. Знают, что в Мухосранске девушки так не ходят.

– А я и не смущаюсь уже. Почти. Только в груди тепло как-то. Все время.

– Только в груди? А еще где?

– Ну Мииишка!!! Жаль, сковородки моей нет – бэмцнула бы тебя по кумполу!

– За что?!

– За то! Чтоб знал!

– Ты моя фурия любимая.

– Это еще кто такие – фурии?

– Это у греков так медсестры назывались.

– Аааа, ну тогда ладно. Стой! А они там тоже голые ходили?

– Конечно. Без трусов даже.

– Ну где ты видел медсестру без трусов, Мишка?!

– Ну видел одну. Хочешь, покажу?

– Ну палучишь ты у меня сегодня!

– А он?

– И он получит.

– Па-ци-луй? Страстный. Французский.

– Зубами!

– Ладно. Он согласен.

– Слушай, Мишка, а греки эти твои работали когда-нибудь или только…

– Ну сама подумай, Белка, все без трусов – какая работа. Только любовь. Ну, можно еще миф какой придумать.

– А расскажи еще что-нибудь.

– Ну вот был у них Зевс.

– Это кто?

– Царь богов.

– И что он.

– Он любил подстеречь земную женщину… и с ней… туда-сюда…

– А те и рады стараться! Сразу юбки задирали? Или у них юбок-то и не было?

– Та не, они боялись. Так он превращался то в быка, то в лебедя, то в золотой дождь. Чтобы с ними туда-сюда.

– В золотой дождь! Так он у них главный извращенец и был! Фууу!

– Та не тот дождь, дурында ты малолетняя! Настоящий. Золотой.

– Ну не знаю, Мишка. Странные они, греки твои. Чтоб я вот это так… с быком… или даже с лебедем… бррр!

– Ну ты же говорила только что, что ты птица.

– Так то ж не взаправду!