Все, о чем повествуется в «Моделях культуры», – более чем серьезно. И не случайно, наверное, для рассказа о значимых и серьезных материях Бенедикт выбрала стиль, который позже был обозначен не то сатирическим, не то комедийным, но который при этом позволял ей сохранять всю серьезность допускаемой ею иронии[5].
С момента первого прочтения меня не оставлял вопрос о том, как и почему эта книга смогла завоевать умы и сердца миллионов читателей. Да, она маленькая по объему, компактная, я бы сказал. Да, она задействует для представления этнографического материала простейшую схему – триаду: в книге нарисованы «портреты» индейцев пуэбло юго-запада США, добуанцев – жителей южной части восточного побережья Новой Гвинеи, и квакиутлей северо-западного побережья Америки. Да, в книге, с опорой на ницшеанскую модель, все многообразие культур сводится к простейшему набору – «аполлоническому» и «дионисийскому» типам. Но есть что-то еще, что, как писала Бенедикт о культурах, не есть простая сумма неких характеристик («культуры суть нечто большее, нежели чем сумма присущих им черт»). И это, мне кажется, общая результанта всего сказанного, включая стиль письма. В итоге мы имеем не просто нужную книгу в нужное время (это, кстати, слова Гирца: «The right text at the right time»[6]), но книгу – на все времена. И не потому, что написанное в ней является – в научном плане – образцом для подражания современных исследователей, отнюдь нет, а потому что оно затрагивает важнейшие вопросы человеческого бытия, позволяя, глядя на «других», глубже постигать самих себя.
В набросках одного из текстов, изданных уже после смерти Бенедикт, она так высказалась о написанном и ненаписанном:
«Я ЛЮБЛЮ некоторые свои изданные книги столь же сильно, как и любой другой (свои). Но точно так же мое сердце всегда бьется чаще (при виде) книги с пустыми страницами, чем если бы это была книга со страницами, заполненными текстом.
Слышимые мелодии сладки, но те, что не слышны,
Слаще…»[7]
Страницы книги «Модели культуры», к счастью для всех нас, – не пустые (во всех смыслах этого слова), их наполненность текстом и смыслами такова, что заставляет чаще стучать сердца читателей вот уже почти девять десятилетий. Теперь и тех, кому удобнее читать и воспринимать написанное на русском языке.
Дмитрий Функ
4–6 ноября 2022 г.
Предисловие
На протяжении четверти века книга Рут Бенедикт «Модели культуры» остается изумительно точным и представляющим интерес введением в понимание науки антропологии. Переведенная на четырнадцать языков и изданная тиражом более 800 тыс. экземпляров только в издательстве «Ментор», эта книга связала воедино разные научные подходы во времена, когда они были друг от друга далеки.
Когда Рут Бенедикт начинала свою работу в области антропологии в 1921 году, термин «культура», который мы используем сегодня для обозначения организованной совокупности усвоенных форм поведения, передающихся от родителей к детям, в этом значении был частью словарного запаса небольшой и узкой группы профессиональных антропологов. То, что сегодня современный мир так легко относится к понятию культуры, что слова «в нашей культуре» слетают с уст образованных мужчин и женщин с беззаботной легкостью, в значительной степени заслуга данной книги.
«Модели культуры» были и остаются значимыми в нескольких отношениях. Во-первых, это лучшее введение в антропологию из тех, что у нас есть, для расширения горизонтов путем сравнительного изучения различных культур, благодаря которому мы можем увидеть наше собственное социально наследуемое обычное поведение рядом с поведением других, примечательно отличающихся от нас народов. Используя этот сравнительный метод, Рут Бенедикт выступала от имени всей развивающейся науки антропологии США, Англии и Франции. Ее отличие в том, что излагала свою мысль она предельно ясно.
Так, ей удалось внести свой особый вклад, высказать свой взгляд на человеческие культуры как на «выведенные крупным шрифтом личности». Она высветила необходимость рассматривать ту или иную культуру, независимо от того, насколько она мала и примитивна, ибо каждая культура избирает из неисчетного скопища человеческих возможностей определенные характеристики и затем развивает их с большей силой и интенсивностью, чем дано нам, отдельным личностям, за нашу скоротечную жизнь. В описанных ею культурах были проставлены характерологические акценты: аполлоническая, дионисийская, параноидальная. Но она не создавала типологию; она не считала, что ницшеанские или психиатрические штампы подходят для всех обществ. Она также не верила, что можно построить какую-либо замкнутую систему, в которую вписывались бы все человеческие общества, прошлые, настоящие и будущие. Скорее, она была привержена картине развития человеческих культур, для которых не может быть установлен предел, поскольку возможные комбинации разнообразны до неисчерпаемости. Но по мере того, как росли ее знания о различных культурах, ее первоначальное ощущение, что человек является творением культуры и поэтому не несет никакой ответственности за неловкость своего положения, если он рожден или случайно воспитан с отклонениями, сменилось детальным рассмотрением того, где и какими способами люди могут формировать свою культуру, приближаясь к высшему видению. Вера в то, что это возможно, должна была расти.
Первоначально она изучала литературу и надеялась «найти действительно важную, доселе неоткрытую страну». Позже она пришла к мнению, что всякая первобытная культура представляет собою нечто сравнимое с великим произведением искусства или литературы, и что именно так следует сравнивать современные произведения искусства с примитивной культурой, а не путем сравнения нацарапанных узоров на краю горшка с потолком Сикстинской капеллы или песен сборщиков ягод с Шекспиром. Если сравнивать только отдельные виды искусства, то первобытные культуры мало что могут противопоставить; но если взять эти культуры целиком – религию, мифологию, повседневный образ жизни мужчин и женщин, – то внутренняя последовательность и замысловатость доставляют потенциальному исследователю сравнимое эстетическое удовлетворение.
На другом уровне «Модели культуры» затрагивают проблему, которая была основной в жизни самой Рут Бенедикт – проблему взаимоотношения между отдельным человеком с определенными наследственными задатками и конкретной историей жизни и культурой, в которой он живет. В своих собственных поисках идентичности она постоянно задавалась вопросом, вписалась ли бы она в другую эпоху или другую культуру лучше, чем в современную ей Америку. Ее особенно волновало то, в какой степени одна культура находит место для крайних форм поведения – мистика, провидца, художника, – которые другая культура клеймит как ненормальные или непригодные. И здесь ее не волновал вопрос о нормальном и ненормальном поведении, поскольку эти проблемы волнуют тех, кто изучает психическое здоровье. Поскольку она, задав вопрос об отношениях между культурами и ненормальностью, открыла путь для тех, кто интересуется различиями между психическими заболеваниями в разных культурах. Но ее саму больше интересовало, как узкие определения нормального поведения ущемляют или способствуют определенным врожденным способностям и как расширение определений культуры способно обогатить нашу собственную культуру и облегчить груз неприятия, под которым сейчас вынужден существовать человек с отклонениями от нормы. В ее отношениях с коллегами и студентами именно необычный талант или личная судьба, редкое сочетание качеств, бесценная неповторимость вызывали ее деятельную заботу и участие.
И, наконец, я считаю, что «Модели культуры» появились благодаря ее твердому убеждению в том, что знание того, как устроена культура, наделяет человека большей властью над собственным будущим. Для читателя, впервые осознавшего силу культурной ткани, оказывается неожиданностью, что эта самая сила в конце концов возвращается в контекст человечества, поумневшего благодаря знанию той самой культурной ткани, в которую он сначала попал. Эта вера укреплялась с годами по мере того, как Рут Бенедикт брала на себя все большую ответственность за отношение к расе, за образование, за победу в войне и за победу в мире.