С физической стороны анатомия человека изучалась веками и, как я полагаю, прочно утвердилась в своих основных положениях задолго до открытий Дарвина. Новая идея, привнесенная в эту науку, заключалась в том, что человеческое тело, как и организмы всех животных, не является окончательным результатом, спроектированным раз и навсегда природой или высеченным одним взмахом божественной руки, но что это итог длительного процесса, напоминающего скорее рост, чем строительство или сборку. Нет оснований полагать, что этот рост прекратился: по всей видимости, он продолжается и может привести к тому, что наши потомки будут отличаться от нас так же сильно, как мы сейчас отличаемся от наших самых отдаленных предков. Медленный темп этого процесса скрывает от глаз перемены и наводит на столь лестный для человеческого тщеславия вывод, что природа достигла в нас своего совершенства и дальше идти не может. Непосредственным результатом провозглашения теории эволюции стало, таким образом, придание огромного импульса сравнительной анатомии, поскольку теперь признано, что телесный каркас человека не является изолированной структурой, а тесно связан со строением многих других живых организмов и что строение одного вида не может быть полностью познано без знаний о других видах. Не менее важной отраслью новой анатомии стала эмбриология, которая путем сравнения зародышей человека и животных смогла продемонстрировать их близкое сходство на протяжении значительного периода развития и тем самым предоставить мощный аргумент в пользу вывода о том, что человек и так называемые низшие животные имели общее происхождение и что в течение неисчислимого времени они, вероятно, шли почти параллельными путями эволюции. В самом деле, эмбриология показывает, что тот процесс эволюции, который прошло все человечество на протяжении тысяч поколений, воспроизводится в истории жизни каждого мужчины и каждой женщины, которые появляются на свет.
Переходя от физической к психической стороне природы человека, можно сказать, что теория эволюции открыла новую область исследования, которая осталась незатронутой старой философией. В прежние времена, когда философ задавался целью выяснить принципы работы человеческого разума, он стремился исследовать именно свой собственный разум или, в крайнем случае, разум своих цивилизованных современников. Когда Декарт обращал взор внутрь себя и размышлял о действиях собственного разума, он полагал, что проникает в самые глубокие основы, доступные человеческому интеллекту. Ему едва ли приходило в голову обратиться к разуму зулуса или готтентота, а тем более бабуина или шимпанзе. Однако учение об эволюции приблизило разум философа к разуму представителей примитивных народов и диковинных животных, и, если мы хотим полностью понять его, нам не следует пренебрегать никаким материалом.
Из теории развития следует, что одновременно с эволюцией тела человека из более низших организмов параллельно эволюционировал и его разум, постепенно совершенствуясь от, возможно, простых ощущений до того сравнительно высокого уровня интеллекта, которого достигли цивилизованные расы в настоящее время. И как по эволюции телесной формы мы знаем, что многие виды низших порядков дожили бок о бок с высшими до наших дней, так и в эволюции разума мы можем сделать вывод, что многие из существующих рас человечества отстали от нас и что различные степени их умственного развития представляют собой различные степени замедления в эволюционном процессе, различные стадии в восходящем движении человечества. Я говорю о восходящем движении, потому что у нас есть все основания полагать, что большинство, если не все, из этих более примитивных сообществ неуклонно, хотя и чрезвычайно медленно, продвигаются вперед; или, по крайней мере, так происходило до тех пор, пока, к своему несчастью, эти сообщества не вступили в роковой контакт с европейской цивилизацией. Старая теория постепенного вырождения человечества по мере удаления от первобытного состояния добродетельности и совершенства лишена малейших доказательств. Даже более ограниченная и устойчивая точка зрения о частичном вырождении некоторых рас, на наш взгляд, основывается на очень однобокой индукции. Наш собственный опыт свидетельствует, что, читая записи о жизни дикарей, мы не встретили практически ни одного факта, который бы однозначно и неопровержимо указывал на подобное вырождение. Даже среди австралийских аборигенов, наименее развитых представителей человечества, мы, насколько помнится, не увидели ни малейшего признака того, что когда-то они имели более высокий уровень культуры, чем тот, на котором их обнаружили европейцы. Напротив, многое в их обычаях и верованиях, как нам кажется, убедительно свидетельствует в пользу вывода о том, что австралийское общество аборигенов, насколько возможно проследить его историю, совершало определенный прогресс по пути перехода от низших форм социальной жизни к более высоким. В некоторых частях Австралии этому прогрессу способствовали, если и вовсе не инициировали его, благоприятные климатические условия, в первую очередь повышенное количество осадков в горных районах вблизи побережья с естественным следствием – большим изобилием пищи, в отличие от засухи и бесплодия пустынных внутренних районов.
III. Сравнительный метод[8]
Таким образом, область психической, или социальной, антропологии можно определить как область изучения психологических и социальных условий жизни различных народов, особенно менее развитых по сравнению с более развитыми, с целью проследить общую эволюцию человеческого мышления, особенно на его ранних стадиях. Таким образом, сравнительное изучение сознания человека аналогично сравнительному изучению его организма, которое проводится анатомией и физиологией. Но если сравнительная анатомия и физиология охватывают все многообразие живой природы, то психическая антропология пока ограничивается сравнениями человека с человеком. Однако это ограничение, несомненно, временное: можно ожидать, что со временем растущие знания о психических процессах в сознании животных позволят сравнить их с соответствующими процессами в сознании человека, и это сравнение не может не пролить свет на многие нерешенные пока проблемы.
Но если в интересах науки о человеке значительно более широкое применение сравнительного метода желательно и в будущем неизбежно, то некоторые антропологи предлагают ограничить применение этого метода. Сделать область применения этого метода еще более узкой, чем я предполагал, и чем это временно необходимо или целесообразно. Они, по-видимому, считают невозможным сравнивать между собой ментальность и социальные институции, искусства и ремесла далеких друг от друга народов, а предлагают сравнивать только ментальность и социальные институции соседних народов. Небольшое размышление убедит нас в том, что любое подобное ограничение, даже если бы оно было практически осуществимо, было бы неразумным и, более того, губительным. Мы сравниваем вещи на основании их сходства, а сходство не зависит от расстояния. Радий один и тот же на Земле и на Солнце; было бы абсурдно отказываться от их сравнения на том основании, что их разделяют многие миллионы миль. Что бы подумали о любой другой науке, наложившей на себя ограничения, которые некоторые из наших коллег хотят наложить на антропологию? Будет ли процветать геология, если она ограничит свое исследование, скажем, осадочных пород только Англией и откажется сравнивать породы Азии и Америки? Что будет с зоологией, если зоологу запретить сравнивать животных своей страны с животными других, более дальних стран? Собак, скажем, Уэльса с собаками Африки и Австралии? Бессмысленность и даже абсурдность предлагаемого ограничения столь очевидна, что довольно сформулировать это предложение, чтобы уже разоблачить его. Скрытая под нелепой личиной благоразумной рекомендации, эта точка зрения обычно подкрепляется весьма банальным умозаключением Джонсона об исследовании человечества от Китая до Перу, как будто сама идея проведения такого исследования слишком безумна для серьезного рассмотрения. Однако те же самые люди, которые насмехаются над антропологией, не смеют делать подобных выпадов в адрес геологии, ботаники и зоологии, где сравнительный метод применяется по всему миру.
