– Да уж. – Они зашли в лифт, и Даня отправил кабину вниз. – Непростая атмосфера.

– Атмосфера. Атмосфера?! Нет, а главное, эта, эта, с губами которая! Мы все не сдали в детские дома. Да кто бы еще знал тогда! Ему диагноз-то поставили сразу, что ли. Вот если бы сразу, то му…

– Так! – прервал Даня. День был тяжелым. Вечер – не легче. Хватит негатива. – Хватит всяких если. Никто никого не сдал, поехали домой.

– Ок. Но больше мы сюда не вернемся. – Аня шагнула из долгого лифта.

– Ок, ок, – вздохнул.

Аня почему-то вспомнила тот вечер. То собрание, неровный круг овальной формы, тех людей с уже сточившимися в памяти лицами, бесцветными бежевыми масками. Что-то ей напомнило о том вечере, произошедшем много лет назад, когда Диме было пять и до поступления[16] в школу оставалось два года. Какой-то крохотный толчок напомнил.

Закончила с делами в салоне, посидела с подругами в ресторане – засиделась с подругами в ресторане, – поехала домой. Долгая пробка из-за неработающих светофоров на круговом перекрестке, автомобили, обращенные в центр, как дети с родителями, смотрящие на арену в цирке, куда Анина мать ее водила вместе с младшими сестрами, точнее, младших сестер водила, а ее – за компанию. Как дети в цирке, как… ну да! – как родители на том собрании, смотрящие в центр круга, куда-то в пол. Аня устала.

Бросила сапоги, будто отмахнулась, ступила на лестницу, как увидела спускающегося Диму.

– Есть хочу, – сказал он быстро, на выдохе, как-то уныло. – Можно?

– На ночь есть вредно, – бросила Аня и стала подниматься дальше.

– Пожа-алуйста! Есть хочу, правда.

Аня взглянула на сына и задержалась на его лице. Дима смотрел. Тягучими глазами, какими-то умоляющими, кошачьими. А Аня не любила кошек. И вообще домашних животных. Хоть не заплакал.

– Ладно, – развернулась. – Пошли, положу салат. Тяжелое на ночь нельзя.

Дима радостно запрыгал по лестнице вниз.

Открыла контейнер со второго раза, вывалив на себя немного хамона с рукколой. Выругаться сил не было, просто где-то про себя поставила галочку, что недовольна, но подумает об этом позже. Накладывая Диме, решила, что плевать, и положила себе тоже. Завтра – открытие нового салона. Не до диеты. Нервы. Усталость и нервы, хотя вроде бы одно должно нейтрализовать второе. Но нет – и это были до боли знакомые ощущения.

Поставила перед Димой тарелку, стакан сока, снабдила сына ложкой, салфетки лежали – вот. Села рядом.

– Приятного аппетита! – Шестнадцать лет, выучил, помнит, молодец. Что за талантище.

– И тебе, – кивнула.

Когда Юля и Леша подросли и за ними не нужно стало присматривать 24/7, Аня захотела свое дело. Небольшое, буквально хобби, но свое. Даня вложился в открытие премиум-салона красоты «Гедонистка». Пошло хорошо, салон разросся до сети. Были, конечно, управляющие в каждой точке, но за ключевыми моментами Аня следила сама – открытия, ремонт, дизайн, презентации, набор спецов старшего звена, знакомства с постоянниками и местными провинциальными шишками. Это было нервно, часто тяжело, до опухших глаз, трясущихся рук и дурных ночей с неконтролируемыми пробуждениями, будто сон разрезали на куски, как мясо, а самое главное, что это всё было необязательно – но Аня этого хотела. Во всяком случае себе говорила: сама же этого хотела, вот и сиди, хотела, хотела.

Третья беременность проходила тяжело, тяжелее, чем предыдущие. Перепады настроения, истерики, мигрени, сильный зуд и странные, необъяснимые боли. Аня не собиралась бросать работу, говорила (кричала) Дане и врачам, что со всем справится, но спустя несколько месяцев бесперебойного внутреннего и внешнего хаоса стало понятно: не справится. И пришлось делегировать полномочия, а самой быть дома, хотя салон к тому времени уже размножился почкованием до полноценной небольшой сети.

Дима родился раньше срока.

Однако прошедший, казалось бы, тщательный отбор ее заместитель не справлялся с задачами – да и где тут взять хорошего эксперта. Спустя два с половиной года после рождения Димы Аня ознакомилась с отчетами, поговорила с менеджерами, объездила салоны и с ужасом поняла, что второе после семьи дело ее жизни приняло странные очертания, клиенты разбежались, прибыль упала и сотрудники находят места получше. Надо сказать, что и Аня, потихоньку оправившаяся после тяжелых родов, начала скучать по работе, слышать посвистывающую дырочку в груди, которую не затыкала радость материнства, да и была ли эта радость – Дима рос каким-то не таким.

Каким-то не таким, да. Голову научился держать позже обычного для детей, на игрушки почти не реагировал, смотрел странно, что уж говорить про вставание на ноги: первые попытки были только к началу третьего года жизни, а более-менее получаться начало еще через полгода, и то ходил мальчик неуклюже, не ходил, а будто издевался над ней. Первые слова он произнес примерно к тому же времени – и долго они были страшные, неоформленные, как рыхлый, нелипкий снег.

Врачи, взводя брови, как взводят курки, деликатно говорили, что, может быть, стоит подождать. Стоит? Педиатры разводили руками, уточняли про течение беременности, советовались с гинекологами, неврологами, детскими психиатрами и в один момент сказали что-то мягкое типа: Понимаете, конечно, не факт, и еще ничего нельзя сказать точно, но ведь вам советовали избегать стресса во время беременности… А вы всё работали. И роды ранние… И вот сейчас мы, возможно, наблюдаем… Аня взорвалась фейерверком брани и сказала, что она сделала всё, что от нее требовалось. Конечно, конечно, совсем не факт, что дело в этом, но… Но позже, смотря на сына, который не мог нормально дойти от нее до кроватки, не понимал, что большой кубик не поместится в маленький разъем, на сына, который, кажется, и не узнавал ее, – не могла отогнать мысли, что это всё она, что это всё ее чертовы салоны, работа до конца второго триместра. И не могла себе простить, и плакала по ночам, когда засыпал муж, и не могла смотреть на Диму – ей казалось, что в нем она видит все те шесть месяцев, которые она нагружала себя документами, встречами, собеседованиями, скандалами, увольнениями, нетворкингами. И ненавидела эту чертову работу. И, конечно, вернулась на нее, и уволила никчемного заместителя, поняв, что не может дома, не может сидеть с сыном, а Дане сказала найти няню.

– Спасибо! – доев салат, кивнул Дима, будто у него что-то спросили, а он подтвердил. – Очень вкусно.

– Не за что. Поставь тарелку на стойке, я потом загружу, – Дима поднялся к себе, а Аня еще сидела.

И дни полетели быстрее. Настины будни проносились с размазанными от скорости очертаниями. Утром – групповые и индивидуальные диагностики, во второй половине дня – отчеты по их итогам, после – домой.

Настя быстро включилась, влилась в знакомый ритм коррекционки. Она легко вспомнила тесты для детей всех возрастов. От начальных, определяющих тестирований (на них не обязательно приходили в начале учебного года: как направят; как появятся подозрения; как засаднит в сердечной полости от чувства, что твой ребенок неполноценный) до промежуточных, контролирующих развитие учеников.

Вспомнила все диагнозы, с которыми приходилось работать. Степени умственной отсталости – те, с которыми принимали в школу, и те, с которыми отправляли на домашнее обучение. Задержку психического развития, логопедические проблемы, социальную запущенность, с которыми отправляли в другие заведения – комиссия обследовала детей со всеми этими проблемами, но именно в этой школе – восьмого вида – учились только умственно отсталые.

С несколько извращенным азартом вернулась к разработке и корректировке учебных программ, которые она делала вместе с другими – главным образом с воспитателями. Вспомнила все формы, которые нужно было заполнять в отчетах. Анамнезы, результаты, диагнозы.