– Интересно будет понять, что значит идти со свидетелем в ногу. – Вот так рассудил Алекс в сторону Максимилиана. Который со своей стороны тоже заметил Алекса и, дав ему понять, что он мимо него не пройдёт в итоге, направился в сторону заказать себе кофе, чтобы уже с ним присоединиться к Алексу. По приходу Максимилиана, чьё поведение в плане исправления своей походки, где он, как только обнаружил здесь Алекса, решил спрятать под ровным ходом свой ушиб ноги, было не очень понятно Алексу, не видящего вообще никаких причин это скрывать, тем более тогда, когда была большая вероятность того, что он уже видел, что Максимилиан отбил ногу об дверь, с его занятием собой места за столом, последовал всё тот же ритуал молчаливого друг с другом ознакомления. Как будто прежнего знакомства было недостаточно для того, чтобы друг о друге, если не всё, то хотя бы того, чего нужно для коммуникации друг с другом выяснить.
– Хотя, всё-таки недостаточно, – себя поправил Алекс, став сейчас свидетелем вот такого загадочного и скрытного поведения Максимилиана. И если он считает нужным от него скрывать такие мелкие подробности, то для этого есть свои существенные причины. И тогда Алекс…А ведь он пытается по мне сейчас выяснить, заметил ли я эту его хромоту. – Догадался Алекс чем вызвана эта сегодняшняя минутка вглядывания друг в друга. – А если заметил, то что я решил на этот счёт думать. И что мне на этот счёт думать? – задумался Алекс. – Вести себя как он, всё скрывая, или же? – а вот на этом моменте пришедшая на ум Алекса мысль, выйти из-за стола хромая и тем самым поддеть Максимилиана, вызвала у него улыбку.
Ну а когда Алекс спохватился в эту сторону, поняв, что Максимилиан точно превратно поймёт эту его улыбчивость, – вот значит, как вы смотрите на то, как люди претерпевают неприятность, вы ржёте, как конь, когда видите, что кому-то плохо, и может даже до трещины в колене, – то было уже поздно, и Максимилиан всё на его счёт понял. Но виду не подал. Правда на этот раз не так топорно, как он это сделал со своей хромотой, а он перевёл внимание Алекса от самих себя в сторону от себя, а если точней, то в сторону одного из столиков, стоящих у окна, за которым занимала свои места, – а вот как их Алекс сразу не заметил, было странно, – одна интересная во многих смыслах парочка.
Он и она (лингвистические правила правописания часто дискредитируют и умаляют значение представителей, – вот опять, – то есть представительниц человечества, требуя их описывать с маленькой буквы, если они обозначаются местоимением, мол, это не начальное слово предложения и так прописано в правилах правописания. И получается, что любая она, всегда будет смотреться с маленькой буквы. А написать её сперва и на первом месте в связке этой пары он и она, рука отчего-то не подымается), кто сидели за этим столиком у окна были для Алекса не какие-то посторонние он и она, хотя по большой части посторонние, а он это был золотой человек, Голд, а она была та его спутница, Катерина, которую Алекс видел только со спины, и сейчас ему представилась возможность увидеть её в лицо.
Но как сейчас же выясняется Алексом, то эта Катерина очень предусмотрительная девушка, а может это у ней такой подход к завоеванию в мужчинах к себе интереса, стоящим на крепком принципе: всегда быть для них загадкой. И вот, наверное, почему никому не удаётся посмотреть ей прямо в глаза и увидеть полностью её лицо. Это будет позволительно сделать только одному человеку в её жизни, и только единственный раз.
И даже Голд, кому она позволила приблизиться к себе больше чем все остальные, и то, только по рабочей необходимости, никогда не видел Катерину полностью в лицо. А только частично. Как, к примеру, сейчас, через надетую на неё венецианскую маску. И как догадливо по ней видит Алекс, то она её надевает совсем не зря. С таким невыносимо придирчивым и ревнивым типом, как Голд, нужно иметь неимоверно огромное терпение. Которое, если не скрывать под маской своего хладнокровия и равнодушия ко всему тому, что себе колкого и неуместного он позволяет в её сторону, обязательно вызовет у Голда массу истеричных вопросов и требований к Катерине перестать уже изводить его разум своими издёвками над его разумными со всех точке зрения предложениями. А ей всё смешно, и он надеется, что только так.
И ношение Катериной маски это всё-таки не плод только её единоличного решения, а здесь, как бы она не хотела считать, что только она стояла за этим выбором для себя, – никто и ни за что меня не заставит носить то, что мне будет не к лицу и мне не будет нравиться, – имело место под ковёрная игра когнитива Катерины, на который всё-таки надавил ревностный ум Голды, и оттого её выбор пал именно на вот такую, закрывающую лицо маску. Которая хоть и имела все вышеприведённые преимущества, между тем несла в себе скрытые ограничения, как в плане того, что Катерины в ней была ограничена своим мировоззрением, теперь она смотрела на мир вокруг только через прорезь маски, а с другой стороны она представлялась людям в одном, чётко обозначенном облике таинственной незнакомки. Тогда как без маски, она имела куда как более широкие возможности для своего представления. Вот до чего же подл Голда, так ловко сумевший загнать Катерину в золотые рамки своего ограниченного ревностью и само собой собственнического мировоззрения.
И Катерина, подспудно всё-таки чувствуя, что с нею что-то не совсем так, как она предполагала творится, с недовольством, раздражением и претензией смотрела на Голда, который так противно и неприятно для неё на неё никакого внимания не обращает, а занимается чёрт те чем, только самим собой, попивая кофе из чашки и так для неё тошно хрустит круасаном, что у неё нет никаких сил всё это слышать. Который по факту своего изготовления не должен хрустеть так режуще её слух, но Голда, что за подлый и негодный человек, специально заказал себе самый заветревшийся и засохший до вот такого хруста круасан, чтобы вынести своим хрустом ей мозг.
И Катерина, фыркая в его сторону желала бы непременно и поскорее знать, в связи с какой новой к ней претензией и недовольством вызвана эта звуковая жестокость господина Голда, которому всё мало и его уже не устраивают их рабочие отношения, ему подавай отношения самой первой степени. Чего категорически избегает Катерина по хотя бы той причине, что господин Голда вот так противно для её слуха и воспитания хрустит во время еды. И она даже себе представлять не хочет, как он пользуется внутренними инструментами для поглощения пищи во время обеда. Где чавканье и слюнопотоки господина Голды в один момент низведут на нет любые попытки Катерины начать свой обед. И хотя это будет полезно для её фигуры, всё-таки всему должна быть мера и она не собирается умирать от истощения. Которое непременно наступит. Ведь господин Голда напрочь отобьёт у ней желание притрагиваться к пище. И тогда получается, что для Катерины есть вопрос жизни и смерти не принимать ни под каким соусом предложения господина Голды о партнёрстве.
Чего он, конечно, своим эгоистичным и зацикленным только на себе умишком не поймёт, как ты ему всё это не объясняй, а решит он, что Катерина, гадина, вздорная и похотливая кокетка, которая стремиться не к крепким отношениям, а ей подавай…Да, конечно, трубочиста Леонида!, заклятого друга трубадура Михаила, то есть Голды. Ну и трубадур Михаил, как только осознал, какая ветреность стоит в голове Катерины, о чём он, в общем-то, предполагал знать, наученный горьким опытом общения с этим вздорным представительством на земле, в тот же момент решил задуть в себе расшатавшиеся нервы, подув на горячий напиток в своей чашке. Что виделось Катериной с другой интерпретационной стороны – невыносим трубочист Михаил своим холодным равнодушием ко всему тому, что её касается. В общем, как это на неё похоже, сама себе противоречила.
А вот и тот вопрос Максимилиана, который перевёл на них внимание Алекса, заставив его их заметить. – Как думаешь, что они делают?
И понятно, что ответ на этот его вопрос не предполагал объяснить факт очевидности, мол, тоже самое, что и мы, пьют кофе и себя взбадривают. А любой вопрос, ответ на который очевиден, всегда в себе предполагает двойное дно, со своим скрытым контекстом. Который Алекс и должен вытащить на свет при самом поверхностном наблюдении за этими людьми.
