– Я хочу домой.
Ну что ж, уже большое достижение.
– Так, может, ты мне расскажешь о своем доме? – От бесконечных неестественных улыбок у Клары просто рот сводило.
Поколебавшись, девочка неуверенно начала:
– После церкви мы обычно устраивались у камина и ели тосты с маслом, а папа напевал ирландскую песенку «Мой старик – мусорщик»…
Клара кивнула: продолжай.
– А потом он рассказывал нам всякие истории о старых добрых временах, когда служил в RAF[1], и мы смеялись, пока живот не заболит… – Она вдруг умолкла и презрительно взглянула на Клару.
– Это правда? – спросила Клара.
И девчонка расхохоталась. Приятным ее смех назвать было никак нельзя; скорее уж это было похоже на треск пулемета из какого-нибудь военного фильма – тра-та-та-та!
– Ха! Конечно, неправда! Если б это было правдой, на кой черт мне были бы нужны вы вместе с вашей старой развалюхой и вашими замечательными детьми?
– Вот тут ты права! – И Клара, изогнувшись, рывком отворила дверцу со стороны этой противной девчонки и слегка ее подтолкнула. Однако та, вместо того чтобы спокойно вылезти из автомобиля, неожиданно и каким-то странным образом оттуда выпала и шлепнулась на тротуар, ударившись лицом и ладошками, а потом, испуганно вздернув голову, издала пронзительный вопль и зарыдала.
* * *
Через полчаса она – выяснилось, что ее зовут Джойс, – уже лежала под пледом на диване в гостиной и рыдать, по крайней мере, перестала, но, когда Клара попыталась погладить ее по голове, сразу дала понять, что никаких таких «нежностей» терпеть не намерена. А Клару она даже просто поблизости от себя видеть не желала. Так что в дом девчонку доставила мисс Бриджес – то есть наполовину отнесла, наполовину отволокла, – а потом, сочувственно поджимая губы, смазала целебной мазью ее ободранные ладошки. Кларе же всего лишь позволили принести из автомобиля драгоценный обрывок струны.
Самой любимой комнатой Клары в Грейндже была, пожалуй, именно гостиная. Когда Клара впервые здесь появилась, этой комнатой практически не пользовались, зато теперь она стала обжитой и уютной, и Клара заслуженно гордилась и мраморным камином, и купленными на рынке в лавке старьевщика картинами с изображением ветряных мельниц и бурных ручьев, и лампой под абажуром с экзотическими кисточками, и шторами от Айвора, и пледами для холодных зимних вечеров, тоже подаренными Айвором. Ноги Джойс нелепо торчали над подлокотником дивана, но как только Клара попыталась хотя бы обувь с нее снять – на одном башмаке был какой-то странный и довольно высокий каблук, – девчонка взвыла.
– Я же ничего плохого тебе не сделала, – возмутилась Клара. – Я просто хотела, чтобы тебе было удобнее.
– Никогда больше ко мне не прикасайтесь!
И все это время вторая девочка, Ивлин, в полном одиночестве играла, сидя на ковре, и казалось, будто она хочет, чтобы все здесь напрочь позабыли о ее существовании.
На кухне мисс Бриджес готовила чай.
– Вы могли бы предупредить меня, что у Джойс проблемы с ногами! – Кларе казалось, что если бы ей удалось заставить мисс Бриджес хотя бы отчасти испытать то же, что сейчас испытывала она сама, она бы не чувствовала себя настолько виноватой. Ведь говорят же, что разделенная с кем-то вина – это вина наполовину.
– Это все есть в ее деле, – и мисс Бриджес указала на толстую папку, которую Клара уже видела в машине.
– Но мне лучше было бы знать об этом заранее.
Мисс Бриджес явно обиделась.
– Заранее мне никаких документов не выдали.
– Так, может, хотя бы в будущем меня станут предупреждать о подобных вещах? – сказала Клара, помня, как после судилища, которое тогда устроил над ней Совет, ей даже любезно предложили впредь делиться своими идеями насчет усовершенствования работы детских домов. И подобная идея, например, вполне могла бы возглавить такой список.
– Я думаю, Клара, вы и с этой девочкой найдете общий язык.
– А если не найду?
Ведь нельзя же, как на рынке, вернуть ребенка обратно – точно не понравившуюся лошадь в прежнее стойло?
Мисс Бриджес сказала, что недавно слушала по радио одну передачу, она называется «Радости усыновления», и вел ее «этот очаровательный Дональд Бёртон», и он так проникновенно говорил, что на следующий день у них в Совете телефоны детского департамента звонили не умолкая. Всем хотелось усыновить какого-нибудь симпатичного умненького ребенка. А сотрудники недоумевали, с чего это вдруг возникла такая волна заинтересованности.
– И что, кто-то из звонивших действительно стал оформлять документы? – поинтересовалась Клара, но мисс Бриджес в ответ только плечами пожала. И тогда Клара все же решилась спросить: – Я все-таки не понимаю, почему к нам не прислали мальчика?
Хотя, может, и слава богу? Трое трудных детей – это, пожалуй, было бы слишком.
– Ясное дело, что вы не понимаете, – пробормотала мисс Бриджес, стараясь не смотреть на Клару, – но так уж вышло…
Кларе показалось, что мисс Бриджес как бы пятится от нее, уходит от разговора. А ведь она всегда относилась к ней с таким сочувствием (если бы не мисс Бриджес, то в прошлом году Клара просто не знала бы, как ей жить дальше). Клара уже хотела что-то прибавить, но тут мисс Бриджес объявила, что она вообще больше Шиллинг-Грейнджем не занимается и все свои обязанности передаст мисс Купер, своей коллеге по детскому департаменту. И пояснила, что долгое время несла двойную нагрузку, занимаясь не только детскими учреждениями, но и кладбищами, и проблемы последних теперь отнимают у нее столько времени, что от Шиллинг-Грейнджа ей пришлось отказаться. Хотя, сказала она, это был не совсем ее выбор и она готова по-прежнему помогать Кларе, только теперь уже не как сотрудник Совета, наделенный официальными полномочиями, а чисто по-дружески, то есть всегда готова в трудную минуту подставить плечо, в которое заодно можно и выплакаться. Это известие – и еще то, что нового мальчика ей, похоже, не доверили, – стало для Клары тяжким ударом. У нее было такое ощущение, словно ее понизили в должности.
Она спросила, что по этому поводу думает мисс Бриджес, и та горячо отвергла все подобные предположения и твердо заявила:
– Я, например, о вас очень высокого мнения! И потом, вам ведь, по-моему, мисс Купер нравится, не так ли?
Мисс Купер жила в Колчестере, с кем-то напополам снимая там дом. И Кларе порой казалось, что мисс Купер живет именно так, как и ей самой когда-то хотелось жить – если бы война не сбила ее с пути. Мисс Купер всегда ходила на танцы. Иногда такие вечера растягивались на всю ночь, и это означало, что на следующий день она, сидя за рабочим столом, будет без конца пить воду из чашки, а с потенциальными усыновителями будет беседовать раздраженным тоном, точно больная медведица. Это правда, Кларе она действительно нравилась, но все же была далеко не такой уютной, как мисс Бриджес, которая всегда умела по-матерински утешить Клару. Хотя сегодня все было иначе. Мисс Бриджес даже чаю выпила всего одну чашку, после чего со скрежетом отодвинула стул и встала из-за стола, а ведь обычно она выпивала по крайней мере чашки две-три. Неужели теперь все действительно настолько переменилось?
– Ну, мне пора.
– У вас что-то случилось? – Нет, перемены и впрямь были налицо.
Мисс Бриджес лишь одарила ее улыбкой ярмарочной «тетушки Салли»[2].
– Нет, просто деловые встречи.
– По поводу чего?
Мисс Бриджес тут же поджала губы. И Кларе тоже пришлось прикусить язык. Неужели ей теперь и поговорить с мисс Бриджес больше нельзя?
Мисс Бриджес надела пальто и водительские перчатки и лишь после этого соизволила ответить, буркнув:
– Просто ищем разные способы, чтобы сэкономить деньги. Все как обычно.
Деньги, деньги, деньги. Деньги – вот вечная ложка дегтя в бочке меда. Каждый раз, когда кажется, что уже все, ты уже выжат до последней капли, они возвращаются и выжимают из тебя еще немного.
