Вспоминаю, как однажды, я впервые взял в руки взрослую книгу…, если память не изменяет, она называлась «Уинстон Черчилль». Невзирая на то, что в силу своего малолетства, я мало понимал в этих письменах, но читая, периодически ловил себя на мысли, что постепенно, кое-что мне становится понятным. Так, наверное, во мне зародилось убеждение, что не обязательно всё сразу понимать…, необходимо постепенно открывать соты своего познания, и не зацикливаясь на непонятных пока, вещах, всё же, идти дальше…, и пытаться освоить, хотя бы те книги, которые стояли на первой полке книжного шкафа.
Так я, незаметно подкрался к Ф.М. Достоевскому. Это было настоящим открытием! То просветление сознания, которое я испытывал всякий раз, когда закрывал книгу, и размышлял над прочитанным, радовало меня, и в тоже время, приводило в какое-то, уже почти трансцендентальное сознание.
Моих родителей, по меркам той эпохи, можно было отнести к интеллигентной семье. Но только на том основании, что оба они имели высшее образование. Мать, окончив институт, всю жизнь работала экономистом. До самой пенсии, она числилась на Хлебозаводе, бухгалтером. Отец же, получив первое образование инженера-горняка, проработав на разных шахтах Советского Союза, около семи лет, (кстати сказать, благодаря чему, мы с братом близнецом, родились в городе Текели), закончил Юридический Институт, и уже до пенсии работал юрист-консультом, на разных предприятиях.
Но, как бы не было, это горько осознавать, (ведь это, мои первостепенные корни), на этом, собственно, и заканчивалась вся интеллигентность. Ибо, образ жизни отца, не давал повода усомниться в паритете в его крови, как низменных, так и возвышенных инстинктов. Здесь, как мне кажется теперь, слились в один сосуд «соки» его ближайших предков, (а значит, и моих дальних) – «соки черни», и «соки благородства» …, соки, с одной стороны, толкающие его, на червоточину нетерпение чужого мнения, и неприязнь к иной точке зрения…, с другой – стремление к самообразованию, и достижению определённых высот собственного статуса.
И в силу паритета этих «соков», концентрация, как первого стремления, так и второго – были разбавлены…, и соответственно, как хамство не превышало обыденности, и не выходило за юридические рамки…, так и стремление к возвышенности, и совершенству, оставалось на среднем уровне.
Мать же, подавляемая авторитетом, а точнее сказать, грубой самоуверенностью отца, главной чертой которого, как я отметил выше, было уважение только своего мнения, только лишь привыкла ко всему, мимикрировала, и стала вести себя, соответственно обстоятельствам. Хотя усомнится в общем благочестивом образе её жизни, – невозможно.
По-своему, я любил своего отца, он был интересным человеком. Как и любил, и люблю до сих пор, свою мать. Но я никогда не испытывал настоящего чувства долга по отношению к ним. Не знаю, хорошо это, или плохо. Это, по-видимому, наследственное. А скорее всего, это они, сами, не привили мне этого долга, в силу своего собственного воспитания. Вереница образа жизни, и всех отношений, всегда тянется издалека.
Мой отец, сколько я его помню, всегда злоупотреблял спиртным. И подобное отношение к спиртному, впоследствии, сказалось и на мне. С переменным успехом, я всю жизнь боролся с «назойливым Бахусом».
Наша с братом сестрёнка, наша бедная старшая сестра, убежала из дома, как только ей исполнилось семнадцать лет. И покинув город, поселилась на берегу Чёрного моря. Мы с братом, тогда ещё были совсем маленькими, и не в состоянии были оценить, всей трагичности той ситуации. Её нежная душа была измотана попойками отца, и ночными, пусть и не переходящими всяческих границ, но всё же, дебошами…, от которых, не было спасения, ни нам, ни матери, ни ей. И она, любя нас с братом, и любя свою мать, всё же вынуждена была оставить родительский дом.
Хотя, опять же не лукавя, надо признаться, что и мы с братом, в силу нашего неспокойного, противоречивого от рождения, характера, и «вредности чернеющего произвола» в душах, бесспорно, также приложили к этому бегству, свою руку.
Другое дело моя бабушка, – мать моего отца. Её чистое сердце, её отношение ко всем коллизиям жизни, связанное по-видимому, с её происхождением, не оставляло в этом, также, никаких сомнений. После обобщённого взгляда, на всю её жизнь, образовывался некий гештальт, некий образ, убеждающий, в её благородном происхождении. Здесь не было никаких душевных червоточин, никаких завистливых, или злобных поползновений, не было и намёка, на мелкую мстительность, что была так присуща иным жителям деревни. Всё время возникало робкое чувство, какое-то неизгладимое впечатление, что её сердце, и душа принадлежат некоему возвышенному роду. Словно, чужеродный росток, на сорняковом поле, она явно выделялась своим поведением, из всей окружающей массы.
И даже, порой, возникали мысли, что это вовсе не она родила моего отца. И только их внешнее сходство, не давало развиться этим мыслям.
Как известно, доминанты крови, передающиеся по наследству – не предсказуемы. И в отце, вполне вероятно, развились, и завладели всем его существом, именно флюиды его отца, – иной ветви.
Так вот, что собственно, так чрезвычайно отличало в жизни моей бабушки, от всего контента, в котором варились мои предки. Вся её жизнь была направлена на выполнение своего долга. Её моральная платформа, была – непоколебима…, и, невзирая на пошлое окружение, её благородная кровь, просачивалась, из глубин её сердца, наружу, каким-то лучезарным светом.
Мы с братом, были окружены её заботой…, и, не обращая внимания на отсутствие в нас, какой-либо благодарности, (в силу подростковости), она не уставала, и не переставала это делать, никогда. И до самого своего конца, была полна готовности продолжить свою заботу.
И не только мы, но и никто, и никогда не замечал в её характере, какой-либо червоточины, присущей низменным слоям человечества…, – то, что называют «чернью». Это косвенно подтверждалось, и историей её появления в деревне. Она – не знала своих родителей…, и не знала откуда она взялась в этой деревне …, и вообще, кто её родственники.
Но слухами – полнится земля русская… Говаривали, что во время революции, её совсем маленькой привезли сюда, и оставили на попечение незнакомым людям. Возникало подозрение, что её просто спрятали, от карающего меча революции.
Весь её светлый облик в молодости, вся её, следующая благородным постулатам жизнь, косвенно подтверждала все эти догадки. И её любовь к нам, как я полагаю, также сыграла немаловажную роль в том, что в моей душе вырос, и устоялся некий кордон, на пути к расхолаживанию, и уходу вразнос.
Ведь в моей крови, наравне с «плазмой черни», плавали, и «благородные тельца». И я подозреваю, что эти «тельца» достались мне, именно от моей бабушки. Иначе, как объяснить мою тягу к творческому, к возвышенным пенатам искусства, к философии, музыке, и поэзии. (Ведь, будучи в преклонном возрасте, она была единственным человеком во всей деревне, что писала стихи).
Откуда могли взяться в моём, по преимуществу, «чернем» сердце, – эти возвышенные флюиды? Ведь, я всегда ощущал, некие приоритеты в своих мотивах, и стремлениях…, и в зрелые годы, в глубине своей души, всегда ставил во главу угла, именно эти мотивы, и стремления. Я чувствовал, что, на самом деле, является для меня действительно важным, а что второстепенным, и ненужным. А такие оценки, не берутся ниоткуда. Если в твоих предках никогда не было ничего благородного, ничего возвышенного, то и твои желания, и стремления, соответственно, будут всегда направленны в одно русло. Они будут мотивированы, по преимуществу, врождённым страхом, подозрительностью к жизни, недоверием, и постоянным желанием выживания…, либо основываться на мещанском накоплении материальных богатств. Что, по сути, является родственными мотивами…, хотя и предполагают различные векторы ментальности, и различные по масштабам, цели.
Кстати, надо отметить, что мой прадед по отцовской линии, не имеющий родственной крови с моей бабушкой, имел мельницу в деревне. То есть, был зажиточным крестьянином…, в комиссарском контексте, – «кулаком». Он жил в большом доме на противоположном краю деревни…, и мой отец, часто жил у него и своей бабушки, периодически навещая своих родителей на другом краю. А надо сказать, что в те времена, два края деревни враждовали друг, с другом…, и проход по чужому краю, для юноши, был чреват наказанием. Но моему отцу, в силу сложившихся обстоятельств, дозволялось ходить по всей деревне, без угрозы получить по голове. (Так, наверное, в нём расцвело бурным цветом самомнение, апломб, и чувство собственного превосходства). Он очень любил своего деда, и когда тот умер, очень переживал, и даже сделал на руке наколку, в виде могилы с крестом, и надписью: «Спи дед».
