Оставшуюся часть дороги мы ехали молча. Подруга не находила правильные слова, а мне не хотелось говорить. Как только Мария-Лу припарковывает машину, я быстро отстегиваю ремень безопасности и выбегаю из машины.

— Лия! — окликает меня подруга, но я уже бегу к дверям больницы. Толкнув их вперед, я вбегаю. Белый свет слепит глаза... Всё тут выглядит стерильно. Даже слишком.

Подбегаю к стойке информации, за которой стоят две медсестры.

— Hallo! — говорю я, и на меня обращают внимание. — К вам сегодня поступил Теодор Гюнтер, может быть, час назад, — тараторю я на немецком. — Где он сейчас?

Девушка говорит о том, чтобы я не волновалась, и всё проверит. Но ее голос какой-то отдаленный. Я всё сильнее слышу шум в ушах, нежели четкие слова людей. Пытаясь отдышаться, я оглядываюсь по сторонам. Ко мне уже подбегает Мария-Лу.

— Ну что?

— Ищут...

— Да, сегодня поступал к нам Теодор Гюнтер, а вы кто ему?

— Я его невеста, — нагло вру я. — Его невеста, да.

Полная девушка, которая со мной общается, в розовой медицинской форме заостряет на мне свои холодные карие глаза.

— Он в реанимации, — говорит та, а я чувствую, как мои ноги подкашиваются.

— Как в реанимации? — спрашиваю я, ощущая, как слезы стекают по моим щекам. Мария-Лу пытается помять мне плечи, чтобы я расслабилась, но я не чувствую какого-то расслабления. Только саднящую боль в груди. — Что с ним?

— У него сильное сотрясение, осколочные ранения на лице и повреждена рука.

Все становится как в тумане. Я уже не вижу людей. Не слышу их голоса. Все становится приглушенным, словно меня поместили в вакуум. Я слышу, как стучит мое сердце.

Тук.

Срываюсь с места налево, практически расталкивая людей.

Тук.

Открываю дверь, которая ведет в больничное крыло.

Тук.

Бегу по белому коридору к лифту, слабо пытаясь ориентироваться по указателям.

Тук.

Едва ли не переворачиваю тележку с белыми полотенцами, одноразовыми приборами и чем-то еще, которую везет медсестра. Кажется, я что-то машинально ей отвечаю и бегу дальше.

Все такое замедленное... Словно меня тут нет. Будто я немой зритель...

Останавливаюсь в конце коридора и смотрю на указатели. Реанимация — четвертый этаж. Оборачиваюсь и вижу, что за мной бежит Мария-Лу, мама и Вольфганг.

Тук...

Срываюсь с места и бегу к пожарной лестнице, толкаю тяжелую дверь и через ступеньку поднимаюсь на четвертый этаж. Становится сложнее дышать. Воздуха практически не хватает в легких...

Добравшись до нужного этажа, я врываюсь в белый коридор и вновь пытаюсь сообразить, куда мне идти дальше. Наверное, было бы разумнее подождать всех и искать зону ожидания, потому что вряд ли нас пустят в палату. Но я не могу... Мне кажется, что каждая секунда сейчас на счету.

Бегу просто вперед. Наверняка там, в следующем холле, есть ресепшен. Добежав до него, я останавливаюсь. Слева около автомата с кофе сидит Ганс. Он поднимается при виде меня. Его белая футболка в крови. Руки в крови... Мое сердце пропускает один удар.

— Что с Теодором? — спрашиваю я со злостью, запыхавшись.

— Он в реанимации, — спокойно отвечает он.

Я оглядываю вновь Ганса с ног до головы. Он выглядит обеспокоенным. На нем кожаная куртка, узкие джинсы. И окровавленная футболка.

— Что произошло? — подхожу к нему, сложив руки на груди.

Ганс нервно сглатывает.

— Для начала: привет.

— Привет, — на автомате говорю я.

— Я не знаю, что произошло с Теодором. Я нашел его на шоссе… Без сознания, лежащим на мокром асфальте. Позади слышатся голоса. Мария-Лу, мама и Вольфганг равняются со мной, и отец Тео делает два шага вперед. Хочет пожать руку Гансу, но видит его окровавленные руки. Мария-Лу вздрагивает.

— Расскажи все, что ты знаешь, — требует Вольфганг. — Пожалуйста…

Ганс переминался с ноги на ногу. Он опустил глаза в пол, тяжело выдохнул из себя и, подняв глаза вновь, произнес:

— Я тут ни при чем!

— Мы тебе верим, — по-доброму сказал Вольфганг. — Мы верим. Просто расскажи, что произошло.

— Я ехал домой из пригорода, — начал говорить Ганс. — Ехал себе и слушал музыку. Это было на шоссе около городского кладбища.

Мое сердце пропустило один удар. Чем четче Ганнс говорил слова, тем сильнее ощущала дрожь в коленях от страха, который заполнял меня всю.

— На повороте, который ведет уже на основную дорогу к городу, я услышал резкий звук, похожий на тормоза шин. Но не придал никакого значения, поехал дальше. Машин совершенно не было, и слева пролетела какая-то тачка. Белая такая, на полной скорости. Она летела так, будто бы от кого-то убегает. — Ганс вновь тяжело вздохнул. — Когда я подъезжал уже к тому перекрестку, я увидел сбитого мотоциклиста. Естественно, я остановил машину и вышел из нее…

— То есть, Теодора кто-то сбил? — холодно спрашивает Вольфганг. Мама закрывает рот руками, чтобы, по-всей видимости, не издать никакого звука. Мария-Луиза тихо охает, а я уже не вижу образ Ганса из-за струящихся слез из глаз.

— Да. Я думаю, что это так. Я подошел к нему, проверил пульс. Он прощупывался…

Ганс произносил все слова с тяжестью на сердце. Это чувствовалось по интонации.

— Я попытался привести его в чувства, но не получилось. Кровь, которая струилась из-под расстегнутой куртки, насторожила меня, и я отвез его в больницу. Она была недалеко же.

— Почему ты не вызвал скорую? — поинтересовалась Мария-Луиза, сложив руки на груди. Ганс впервые в жизни смотрел на свою сестру грустными глазами. Я всегда думала, что Ганс — отбросок жизни. Хамоватый бритоголовый пацан, который не видит границы между добром и злом... Но что-то мне подсказывает, что он совершенно другой.

— Потому что я побоялся, что подумают, будто бы я его сбил...

Раскаяние прозвучало настолько искренней, что я не смогла сдержать нахлынувших слез из глаз. Мария-Луиза подошла ко мне и крепко обняла за плечи.

— Я закинул его в машину на переднее сиденье. И повез на полной скорости в больницу.

— Ладно, спасибо, Ганс. Ты большой молодец, что не бросил Теодора в беде, — подойдя к парню, Вольфганг пожал его окровавленную руку. Сильно.

— Вот его вещи, — сказал он, указывая на темную сумку, которая стояла в дальнем углу рекреации.

— Девочки, я пойду поговорю с врачом, если мне удастся его найти, а вы никуда не уходите.

— Хорошо, Вульф, — отозвалась Анна и, обхватив себя руками, провожала его взглядом.

Я понимала, что истерика накатывает волнами. И не смогла сдержать больше боль, которая рвалась наружу. Я начала падать на пол. Мария-Луиза перепугалась, что мне плохо, и успела подхватить.

— Давай сядем, — сказала она, ведя меня к дивану.

Я закрывала глаза руками. Просто машинально закрыла глаза. Словно я вновь оказалась в детстве, закрываю глаза, и меня никто не видит. И я не вижу этот жестокий мир. Если бы было бы все так просто, то и жизнь казалась бы легче.

Ганнс что-то еще говорил, но я не слышала, что именно. Я думала только о Тео… Только о его благополучии. Только о том, чтобы с ним все было хорошо…

Вольфганг вернулся спустя несколько минут. Мы все с замиранием сердца смотрели на него.

— Теодора прооперировали, — сказал он.

— Как? — воскликнула мама. — Внизу же нам сказали…

— Сейчас придет врач и все сам объяснит…

Буквально через пару секунд появился врач, который сунул руки в карманы халата и поздоровался со всеми.

— Теодор сейчас в тяжелом, но стабильном состоянии, — твердо заверил он, а я почувствовала, как колет под ребрами иголками. — С ним все будет хорошо. У него молодой организм, и он выберется.

— Почему его прооперировали? — спросила я заплаканным голосом. — Что с ним на самом деле?

— Ну, не считая того, что у него сильное сотрясение мозга, которое могло бы стать исходным, не будь на нем защитного шлема… При осмотре мы нашли колотую рану, достаточно глубокую. Скорее всего, Теодор в момент падения обо что-то уперся на разбитом мотоцикле. А от силы броска его откинуло назад. Собственно, появилась глубокая и очень опасная рана, которую пришлось промывать и зашивать.