Рихотин чувствовал себя разбитым. Ночь прошла в каком-то неимоверно длинном, беспокойном и растянутом сне. Грезился мертвенно-бледный гусар, в окровавленном исподнем он сидел отчего-то за карточным столом, ямщик в кургузом чепце звал на помощь городового, затем привиделся оскалившийся турецкий моряк, тонущий в кипящей воде пролива. Утром граф проснулся совершенно не отдохнувшим.

День прошёл в обследовании места убийства, затем Рихотин с надлежащим тщанием исследовал жилище Валевича. В четыре часа пополудни он явился с докладом к Балашову и застрял там почти на два часа. Разговор получился долгим, и всё услышанное от Балашова необходимо было переварить. Рихотин вспомнил, что его старый боевой товарищ, капитан-лейтенант Мишарин, по словам Бальмена, находится в Петербурге. Что ж, это было очень кстати. Мишарин живёт на третьей линии Васильевского острова, пешая прогулка вдоль Невы будет весьма полезна, да и раненую ногу необходимо нагружать. Он застегнул сюртук, взял со стола перчатки и трость с серебряным набалдашником и вышел из здания Управы.

Итак, что мы имеем? Гусарский ротмистр играет всю ночь в карты в компании офицеров. Разговоры вполне себе обычные. Проигрывает порядка десяти рублей, что тоже вполне обычно. Денщик показал, что накануне Валевич получил какое-то письмо, коим был чрезвычайно обрадован, и пребывал в прекрасном расположении. Далее он едет на Галерную, где получает удар ножом в печень, от коего и кончается. Деньги и драгоценности при нём, стало быть, не ограбление. Упоминает ружьё.

Ещё утром это был тупик, но после разговора с Балашовым внутри поселилась необъяснимая тревога. В России действуют французские шпионы. Мало того, сослуживец Валевича, майор Левин, утопший по весне в имении, как оказалось, входил в воинскую комиссию под началом великого князя. И Балашов, и Бальмен – оба упоминали о знакомстве Константина Павловича и с Левиным, и с Валевичем. Утопший майор как раз предлагал некие улучшения конструкции пехотных ружей. Необходимо выяснить все обстоятельства его смерти. Если предположить, что Левину помогли утонуть, то из всей этой истории явно торчат французские уши. Но почему Валевич? Ротмистр славился лишь своими похождениями по дамским будуарам, кутежами да храбростью, граничащей с безумием. В бумагах убитого обнаружились лишь личные письма, несколько закладных и ломбардные записи. Что их связывает с Левиным? Куда он ходил на Галерную? Письмо, о котором говорил денщик, тоже не нашли ни при убитом, ни в его бумагах. Характер смертельного ранения таков, что понятно, Валевича ждали и застали врасплох. Первым долгом нужно дознаться, куда же всё-таки он ходил. И Левин… Имение майора находилось в шестидесяти верстах от столицы, нужно будет отправиться туда завтра. Что-то подсказывало Рихотину, что лишней эта поездка точно не будет.

Свежий невский ветер приятно обволакивал лицо, и Рихотин ощутил прилив сил. Он уже миновал мост и здание Кунсткамеры, по левую руку осталось здание Биржи. Нога на удивление чувствовала себя прекрасно. Остаток пути граф преодолел с особым удовольствием, и когда дверь квартиры Мишарина распахнулась, на его лице сияла самая благодушная улыбка.

– Господи, Андрей! – Мишарин был в белом морском камзоле и длинных панталонах. – Ну здравствуй, братец!

Они сердечно обнялись.

– Здравствуй, Василий!

– Проходи скорее, ну как ты? Как нога? – Он пропустил Рихотина внутрь и закрыл дверь. – Захар, прими у барина платье! И тащи ещё вина!

Последние слова относились к денщику, услужливо выскочившему в переднюю.

– Я без приглашения, прости, у тебя гости, – кивнул Рихотин на огромную вешалку, сплошь занятую мундирами и сюртуками.

– Да полно тебе, – сверкал глазищами Иван, – пойдём, я представлю тебя моим товарищам! Хотя погоди, позволь всё же спросить, как здоровье?

– Всё хорошо, благодарю. Нога заживает, рука… – он поднял искалеченную кисть. – Рука тоже… почти.

– Пальцев стало поменьше, это ничего! Мы ведь когда тебя на берег отправили, ты лицом бел, как парус, был. Всей командой в церкви свечи за тебя ставили! Бог отвёл! Стало быть, поживёшь ещё! Пойдём, шампанского откроем, граф! Как же я рад!

Они прошли по едва освещённому коридору, поднялись по лестнице и вошли в гостиную.

– Господа! Позвольте представить вам моего боевого товарища, граф Андрей Васильевич Рихотин, капитан-лейтенант флота Его Императорского Величества в отставке.

Рихотин коротко кивнул.

– Добрый вечер, господа!

Мишарин небрежно, по старой флотской привычке представлял присутствующих. Начал по обыкновению с самого молодого, светловолосый корнет с голубыми, водянистыми глазами, Валуйский. «Совсем юнец, – думал Рихотин, – даже нежный румянец ещё не сошёл со щёк». Курчавый, с заросшим кустистыми бакенбардами, поручик Вагин. Судя по мундиру, гусар Гродненского полка, доломан был накинут на спинку стула, зелёный, с белыми завитками шнуров. Николая Брамса, лейтенанта флота, граф знал, поэтому с улыбкой кивнул. Далее хозяин представил Жиля Монтрэ, француза, давно состоящего на русской службе. На нём был синий гражданский сюртук, хотя сам француз служил по артиллерийскому ведомству. Тонкие, изящные усики подчёркивали красивое и порочное лицо, сразу не понравившееся Рихотину. Все четверо проводили время за карточным столом, густо заставленным бокалами с шампанским. В глубине гостиной у растворенного окна расположились ещё двое – уланский майор Гуревич и граф Порядин, темноволосый красавец с правильными чертами лица и умным, проницательным взглядом. Он также был в гражданском платье, но по выправке и осанке Рихотин легче представил бы его в мундире гвардии. Гуревич попыхивал трубкой, Порядин же только что раскурил вошедшую нынче в моду сигару мунуфактуры Буше. Сизый ароматный дым медленно выплывал на улицу, где уже начинали сгущаться сумерки.

– Захар, неси свечи! – Мишарин был навеселе. – Выпьем, господа!

– Только умоляю, без витиеватых тостов, – поднял бокал Монтрэ и улыбнулся. – Знаете, господа, живу в России без малого десять лет, а всё никак не привыкну, – он сделал большой глоток, – никак не привыкну к вашей традиции непременно пить за что-то.

Рихотин расположился на софе, в противоположной стороне гостиной. Мишарин опустился рядом с ним и рассмеялся:

– Что же, этот пустяк – самое тяжёлое для вас испытание, мой друг?

– Одно из. Сначала мне трудно давался язык, разумеется. Потом кухня, – Монтрэ задумался, – а вообще, много чего. Даже дуэльные правила.

– Хе-хе… – подкрутил ус Вагин.

– Да-да, поручик, именно! Вот объясните мне, господа, почему весь цивилизованный мир дерётся на шпагах, саблях, эспадронах – к слову, оружием, при владении которым нужно мастерство? Этому мастерству учатся годами, нанимают учителей. Лишь в России предпочитают пистолеты.

– Так ведь стреляться веселей! – хохотнул гусар.

– Мало того, – продолжал француз, – русские предпочитают дуэлировать на непристрелянных пистолетах! Идут секунданты в лавку, покупают две пары, и вечером глупый случай решает, кому умереть! Или быть покалеченным…

– Сударь, но ведь и стрелять тоже можно научиться, – вставил своё слово Валуйский.

– Вы уже стрелялись, господин корнет?

Валуйский залился краской.

– Ещё не приходилось, но уверяю вас, господа…

– Тогда как человек, стрелявшийся уже трижды, позволю себе дать вам совет, молодой человек, – проговорил Монтрэ. – Не тратьте время на обучение стрельбе. Из своих пистолетов я с тридцати шагов попадаю в горлышко от бутылки. Стрелялся, как я уже имел честь доложить, трижды, со схождением. Дважды, целясь прямиком в голову, попадал с двадцати шагов в дерево позади противника, в третий раз решил не спешить и не рисковать, с пятнадцати, стреляя в грудь, угодил в ногу.

Гуревич попыхтел трубкой:

– А что же противники? Тоже промахнулись?

– Один стрелял в воздух, двое других попали. Так, лёгкие ранения, – Монтрэ махнул рукой и откинулся на спинку стула. – Так вот, позвольте спросить, господа, почему нельзя драться, как дерётся вся Европа? Ведь любая каналья имеет шансы застрелить приличного человека! И самое главное, ведь не имеет никакого значения умение владеть оружием!