За мельницей шли рисовые поля Бахадуровых жен, а чуть поодаль, на возвышении, стоял его дом. Перед домом росли два ююбовых дерева, а между ними — груши и абрикосы. За домом высились две орешины, в тени которых в полдень отдыхал скот, а за овражком опять шли охотничьи угодья раджи.

К вечеру того дня, когда раджа отправился на охоту, в больнице поднялся шум. Я со всех ног бросился к большим больничным воротам, чтобы узнать, в чем дело.

У больницы собралась целая толпа охотников — их легко отличить по ружьям, закинутым за плечи; несколько человек держали зажженные факелы — в горах быстро темнеет. В ворота прошли пастухи с носилками, и по толпе прокатился приглушенный гул. Я не понимал, что происходит. Пастухи с носилками двинулись по темной аллее, которая сначала шла вдоль больничной ограды, а потом сворачивала к главной веранде. Они поднялись по ступенькам на веранду, поставили носилки на пол и вытерли потные лица. Пробравшись поближе, чтобы взглянуть, кто на носилках, я увидел Бахадура Али-хана.

Тем временем вызвали отца, он подбежал к веранде и, едва бросив взгляд на Бахадура, приказал:

— В операционную!

Четыре санитара подхватили носилки с Бахадуром, который был без сознания, и унесли их в больницу. Я тоже решил проскочить в операционную, но отец, заметив меня, погрозил пальцем и приказал немедленно уйти из больницы.

Как мне ни хотелось остаться, я понимал, что в такую минуту с отцом лучше не связываться, и потому поплелся домой.

Отец не выходил из операционной до глубокой ночи. Домой он вернулся часов через пять, не меньше. Я уже поел и прикорнул на маминой кровати. Мучительно хотелось спать, но я изо всех сил тер глаза, прогоняя сон. Наконец я услышал, как вернулся отец. Он долго мылся горячей водой, ужинал, закурил трубку после еды. Потом он разделся и только тогда вошел в спальню. Он неторопливо, не говоря ни слова, укладывался в постель. Мама тоже молчала. Она хорошо знала отца и ждала, когда он сам начнет разговор.

Мне показалось, что прошло много времени, прежде чем отец заворочался на своей кровати и тихонько спросил маму:

— Ты спишь?

— Нет. А что?

— А мальчик? — прошептал отец.

— Он, бедняжка, так набегался, что давно уж заснул!

Сон с меня как рукой сняло. Я тихонько стянул одеяло с головы, чтоб оно не помешало мне слушать, потом я застыл как каменный, не двигаясь и почти не дыша.

— Ты знаешь, что в больницу привезли раненого Бахадура?

— Правда? — притворно изумилась мама, которая давно все знала.

— Он тяжело ранен… Его состояние безнадежно.

— Это возмездие, — сухо сказала мама.

— А ты знаешь, что с ним случилось?

— Я всего лишь женщина, мое дело — дом. Откуда же мне знать? — сказала мама.

Отец придвинулся ближе и еле слышно проговорил:

— Это дело рук раджи.

— Тише! — забеспокоилась мама.

— Хорошо… Да, впрочем, кто нас слышит?

Отец заговорил чуть громче.

— А что раджа сделал?

— Говорят, оказалось мало загонщиков, Раджа распорядился, чтоб все молодые мужчины из окрестных домов шли загонять дичь. Капитан Гаджендра Сингх получил этот приказ, взял четырех солдат и пошел с ними по близлежащим домам. А Бахадур в это время как раз собирался идти в школу. Он пытался втолковать капитану, что он государственный чиновник, директор школы, и что не ему быть загонщиком. Никогда в жизни он этим не занимался и не будет заниматься такой унизительной работой. Но капитан и слышать ничего не желал и в конце концов пригрозил ему оружием.

— Харе Рам! Ты всех защищаешь, все во власти твоей! Так что же дальше?

— Капитан и солдаты вывели Бахадура на улицу, согнали всех деревенских парней и погнали в лес. Там их ждали настоящие загонщики. Капитан Гаджендра Сингх приказал одному из солдат приглядывать за той группой загонщиков, где был Бахадур Али-хан, и, если только Бахадур вздумает удрать, сразу бить его прикладом по голове.

— Ну?

— Бахадуру пришлось оставаться с загонщиками. Да, Гаджендра Сингх ему даже обуться не дал, босиком выгнал из дому. Бегал он по лесу — через кусты, колючки разные — все ноги в кровь сбил. Начал хромать, еле шел, а солдат его все не отпускает. Потом раджа убил гепарда, и все начали кричать «ура!» Солдат, естественно, отвлекся. Бахадур решил воспользоваться этим, отделился от толпы загонщиков и — бежать. Спохватился солдат, выстрелил.

— Харе Рам! Харе Кришна! Боже всемогущий, на все воля твоя, на все воля твоя… Ты всего охранитель, ты всего повелитель… И что же дальше?

— Видишь, говорят, что, даже раненный, Бахадур продолжал бежать… А еще говорят, будто не солдат стрелял, а сам раджа. Но как бы там ни было, одно ясно — в него стреляли и прострелили ногу. Похоже, будто действительно он некоторое время бежал с простреленной ногой… А тут на тропинку выскочил дикий кабан — загонщики гнали его в сторону помоста раджи. Кабан, видно, мчался так, что раненый Бахадур не успел увернуться — кабан сбил его с ног и пропорол ему живот, до плеча рана.

— Боже, милосердный боже! Мать Дурга, храни моего сыночка, оборони мою семью… Что же будет?!

— Теперь он в больнице. Я сделал все возможное… Может, выживет… Хотя, я думаю, будет лучше, если он умрет…

— Боже мой, ну как у тебя язык поворачивается говорить такие грешные слова?!

— Раджа распорядился выселить из дому обеих жен Бахадура и взял их к себе.

— Не может быть! Ты… ты правду говоришь?!

Отец промолчал.

Потом заговорила мама:

— Но ведь это же произвол. Дикость какая-то.

Отец опять ничего не ответил.

— Каменное сердце и то разорваться от этого может. Неслыханное самодурство.

Мама нежно прижала меня к себе и долго тихонько плакала.

Отец думал, что Бахадур не выживет, но Бахадур словно зарок дал остаться в живых. Первую неделю он боролся между жизнью и смертью. Сознание лишь изредка возвращалось к нему, а когда он ненадолго приходил в себя, он начинал кричать по-звериному от нестерпимой боли. Тогда отец делал ему укол, и его сознание снова отключалось.

История с Бахадуром быстро облетела всю округу. Каждый день в больницу приходили мусульмане, одетые в драные домотканые рубахи и в грязные домотканые штаны, накинувшие на плечи грубые, толстые шерстяные одеяла, — приходили справляться о здоровье Бахадура. Кто приносил для него молоко, кто фрукты, кто приходил с пустыми руками, но с молитвами о его выздоровлении. Сначала приходило в день человек по десять, потом по двадцать, потом по пятьдесят, и число это все росло и росло. Крестьяне стояли молча. Никто ничего не говорил… Однако все знали, что в каждом доме каждый день молят бога о спасении Бахадура.

Прошла еще неделя, но состояние Бахадура не улучшилось. Потом наступил кризис, и наконец стало ясно: Бахадур будет жить. Он стал понемногу есть, начал разговаривать с отцом. Первый вопрос, который он задал, был о Гульнар и Лейле. Отец, зная, как он любит своих жен, понимал, что он спросит о них, как только придет в сознание, поэтому отец подготовился к беседе:

— Когда бедная Гульнар узнала, что произошло, с ней случился сердечный припадок. Она до сих пор в постели. Я не разрешаю ей вставать, а Лейле поручил за ней ухаживать. Ты же не хочешь, чтоб я ее позвал сюда, пока она в таком состоянии?

— Конечно, нет, доктор. Но ведь Гульнар поправится?

— А как же. Обязательно… Я за ней наблюдаю. А тебе нужен покой. Тебе пока нельзя разговаривать. Ты должен бороться за жизнь.

Лицо Бахадура будто окаменело. Он закрыл глаза и тихо проговорил:

— До последнего вздоха буду бороться.

Временами его одолевала подозрительность, и тогда он смотрел на моего отца так, будто отец был убийцей. Когда отец приближался к нему с ланцетом или со шприцем или забирал его на перевязку в операционную, в глазах Бахадура мелькало недоверие. Он, наверное, вспоминал все, что наговорил отцу в тот день, когда они подрались, и эти воспоминания не давали ему покоя. Он начинал пристально и подозрительно следить за каждым движением отца.