Вместо приветствия я почему-то улыбнулся какой-то бессмысленной улыбкой и искоса посмотрел на директора.
— Ну!
Меня пот прошиб, и я еще плотнее ухватился за ручку отцовского кресла, будто она была моей последней надеждой на спасение. Отец нахмурился и повторил:
— Ну поздоровайся же!
Я торопливо приложил руку ко лбу, поклонился и выбежал вон. Прибежав к маме, я расплакался.
— Не пойду в школу! — рыдал я. — Не хочу в школу! Ни за что не буду учиться у черного учителя!
Мама успокаивала и утешала меня, а я все плакал, размазывая грязными руками горячие слезы. Мама приказала подать чай на веранду, откуда доносились громкие голоса. Оставив свои дела, мама подошла послушать у полуприкрытой двери. Я встал рядом с ней. Говорил отец.
— Я знаю, знаю все это… Ты завышаешь отметки мальчикам из мусульманских семей и всеми силами выдвигаешь их, чтоб они потом могли рассчитывать на работу в государственных учреждениях.
— Неправда. Мусульманские дети больше работают, поэтому лучше сдают экзамены.
— Почему же раньше этого не было? — спрашивал отец.
— Где их вообще раньше учили? Школа была полна индусских детей. Прежний директор был ортодоксальным индусом и намеренно не принимал в школу мусульман.
— Неверно. Все эти идеи Мусульманской Лиги, которые ты вывез из Лахора, не дают тебе ясно мыслить.
— Не Мусульманская Лига повлияла на мой образ мышления, а индусы, господин доктор! — возразил Бахадур. — Вы всего не видите. Девяносто пять процентов населения нашей округи — мусульмане. Но раджа у нас — индус, чиновники — индусы, кругом одни индусы, начиная с дворцового советника и кончая деревенским старостой. Во всем княжестве нет ни одного врача-мусульманина.
Отец вспыхнул:
— Уж и мое жалованье стало колоть тебе глаза!
— Дело не в жалованье, а в принципе.
Бахадур Али-хан на миг опустил глаза.
— И раджа тебе колет глаза, хотя в Лахор тебя отправил он!
— Никакого благодеяния он мне этим не оказал. Просто выполнил свой долг.
— Индусский раджа тебя, как заноза, раздражает, зато хайдарабадский низам тебе всем хорош, хотя он и угнетает индусов. Но за это ни ты его не осуждаешь, ни твои газеты.
— Наш низам — монумент справедливости. И то, что газеты пишут против него, — это измышления клеветников-индусов. Наш долг — разоблачать их.
— Измышления! Измышления! Что измышления? Очень много ты читал на урду в Лахоре! Я тебе говорю — политика Мусульманской Лиги для нашего княжества не подходит. Если когда-нибудь раджа узнает, что ты вытворяешь, он возьмет тебя за ухо и вышвырнет вон из княжества.
— Другие придут на мое место! Я не намерен обманывать нацию. Вы много сделали нам зла, но теперь ваш конец близок.
Отец дрожал и задыхался от гнева. Вскочив с кресла, он выкрикнул:
— Мерзавец! Готов разбить блюдо, с которого ешь!
— То блюдо, о котором вы говорите, уже давно все в трещинах. Ни кусочка пищи на нем не осталось — одни трещины.
— Соль свою предаешь! Предатель из Мусульманской Лиги!
Бахадур тоже вскочил, и теперь он и отец вплотную приблизились друг к другу. Началась драка. Отец был очень сильный, но Бахадур Али не слабее, к тому же он был намного моложе отца. На каждый удар отца он успевал ответить двумя.
Мама закричала, на ее крик сбежались слуги и развели дерущихся.
— Вон из моего дома! — рявкнул отец.
Бахадур скрежетал зубами. Он огляделся по сторонам в поисках палки, не нашел, схватил поднос с чайной посудой и грохнул его об пол.
Зазвенели осколки. Бахадур сбежал со ступенек веранды.
Отец был вне себя от злости, но сумел взять себя в руки.
Вскоре он ушел к себе в больницу. Он не пришел обедать, сказав посланному за ним слуге, чтоб его не ждали. Мама ходила расстроенная и ругала Бахадура на чем свет стоит.
Когда отец пришел домой с работы, мама все еще не могла успокоиться.
— Чуяло мое сердце, что мы докатимся до этого! — сказала она отцу. — Пригрели змею.
— Какая уж тут змея, — невесело возразил отец. — Рос мальчик сиротой, хотелось помочь ему. Кто ж мог подумать, что до драки дойдет. Все, что я ему сегодня сказал, я говорил для его же блага.
— Мусульмане не понимают, что такое дружеские чувства… Скажи радже, пускай его прогонят. И побыстрей!
— Нет. Нельзя отбирать у человека работу.
— Как я устала от твоего прекраснодушия! — Мама даже ногой притопнула от возмущения. — Хорошо. Тогда скажи, что ты намерен предпринять?
— Что-нибудь придумаю. Но сына своего, конечно, в эту школу не отдам. Слишком много ненависти в сердце этого человека.
Отец поежился и замолчал, задумавшись.
— Опять ты со своей философией! — безнадежно вздохнула мама и вышла из комнаты.
Почти тотчас к нам пожаловал в гости ходжа Алауддин. Ходжа Алауддин был чистеньким, лоснящимся, белобородым стариком. Зубы у него были очень белые и мелкие, беличьи, маленькие, ярко блестевшие глазки так и стреляли во все стороны. Алауддин был одним из приближенных раджи, человеком очень льстивым, дипломатичным, обходительным и велеречивым. Когда он приходил к нам, он всегда сажал меня на колени, гладил по голове и, достав из кармана рупию, давал мне ее. Ходжа мне очень нравился.
Поговорив немного о ничего не значащих вещах, ходжа Алауддин вдруг изрек:
— Если вы пожелаете, то это дойдет до ушей его высочества раджи…
Отец торопливо прервал его:
— Нет-нет, увольте. Я тоже был неправ. Мне следовало принять во внимание его молодость, а я наговорил резкостей. Даже выбранил его.
— Если младшие отказывают старшим в праве на это, их принято полагать дурно воспитанными, — произнес ходжа. — Один ваш знак… если…
— Нет-нет! — опять прервал его отец.
— Не устаешь поражаться тому, что происходит на свете, не правда ли? — меланхолично изрек ходжа. — Его высочество наш раджа — правитель справедливый. Под его оком тигры и козы пьют из одного источника. И мусульмане и индусы одинаковы в его глазах. Можно сказать, что у него один глаз индусский, другой — мусульманский!
— Бесспорно, бесспорно.
Ходжа плавно продолжал:
— Когда приключился голод в прошлом году, его величество простил народу четвертую часть налогов и роздал еду двум тысячам мусульман. Когда прокладывали дорогу в город, он в течение шести месяцев платил жалованье сотням крестьян.
— Бесспорно, бесспорно.
— Оскорбить такого просвещенного, широко мыслящего и доброго человека, как вы, — вы ведь понимаете, чью сторону он примет, узнав об этой недостойной истории? Просто удивительно — почему вы молчите? Будь я на вашем месте, я бы его живым в могилу закопал! Этот низкий человек осмелился руку на вас поднять! Да ему следовало бы отрубить руку за то, что он замахнулся на вас! Поверьте мне, доктор, я говорю это не потому, что хочу польстить вам, — за семьдесят лет моей жизни я встречал великое множество приятных и достойных индусов, но ни разу не встречался с более благородным и справедливым ученым, чем вы.
— Вы слишком добры ко мне! — смущенно проговорил отец.
— Не встретить ли нам вместе рассвет? — подмигнул отцу ходжа. — От щедрот господина раджи я получил бутылку шотландского виски и подумал — в наше подлое время вы единственный приятный человек, с которым можно провести время и забыть о неприятностях.
— С удовольствием!
Отец сразу поднялся и кликнул слугу.
— Хамид, скажи повару, чтоб зажарил две курицы и послал их нам наверх.
Хаджа Алауддин и отец ушли, взявшись под руки. Тут-то мама и вспылила.
— Свиную печенку можешь им зажарить и отнести![11] — бросила она Хамиду. — Кто в этот дом ни придет, будь они неладны, одни неприятности от них!
Хамид был озорником и любимцем всего дома.
— Госпожа тоже будет есть свиную печенку? — невинно осведомился он и бросился в дверь, увидев, как мама ищет, чем его стукнуть.
— Ох уж эти мне шутники! — ворчала мама.
Если кто и остался доволен случившимся, так это я. После драки никто меня, конечно, в школу не отдаст. Я был на седьмом небе от счастья, а когда я рассказал Тарон, она тоже очень обрадовалась. В те времена в нашей округе не было школы для девочек, а раз Тарон не собиралась ходить в школу, она была довольна, что и я не пойду. Подумать только, если б я стал школьником, она лишилась бы верного товарища по играм, поверенного в самых секретных делах. Тарон была счастлива. Порывшись в кармане, она достала половину кукурузного початка и дала мне. Кукуруза была прошлогоднего сбора. С самого прошлого года этот початок вместе с другими хранился перевязанный веревкой в доме Тарон, и теперь он был таким сладким! Обгрызая початок, я засыпал Тарон своими новыми познаниями:
