– Да что змеи, ты куда, дурак, полез?! Я оставил тебя на один вечер, а ты угодил в лапы к драконам! – Холь сказал это громче, чем следовало, и храп за занавесью умолк, но слова уже лились сами собою, и зубы уже не могли сдержать этого потока. – О чём ты думал вообще? Лучше бы вернулся к Одену! Нет ведь! Пошёл куда глаза глядят да ноги несут. Тебе повезло, что они тебя живым оставили. Повезло, что сыты были. Иначе что мне пришлось бы делать? Косточки твои по дому их собирать?

Голос Холя грохотал, и Ситрик, вжавшись в кровать, выслушивал его с виноватым видом. Тени от его широких ладоней резво бегали по стенам, точно большие чёрные пауки.

– Мой топор! – прогремел Холь. – Я тебе его больше не доверю никогда! А мой плащ и кружка?! Ты всё это оставил в норе у змей! А ты сам? – продолжал он негодовать. – Ты хоть знаешь, в каком состоянии я тебя нашёл? Ты провалялся в бреду два дня, твои пальцы не околели и не почернели лишь потому, что я их грел. Я… я… боялся, что ты умрёшь!

Стало тихо. Даже дождь за порогом приумолк, испугавшись словесной бури, что выскочила изо рта разгорячённого Холя. Ситрик смотрел на свои ноги, укрытые одеялом, не в силах поднять взгляд. Холь шумно дышал, и казалось, что из его крупных ноздрей вырывается пламя.

Вот уж попал под горячую руку!

Наконец разбуженные преподобный и слуга принялись ворочаться, распутывая свои одеяла и негромко переговариваясь. Это было уже утро.

– Холь, – прошептал Ситрик, устав прятаться под одеялом от гневного ропота ветте. – А как ты с ними справился? С… драконами…

Холь, и сам себя испугавшийся, не скоро ответил, поняв, что распалился почём зря. Но облизав пересохшие губы, наконец произнёс:

– С женщиной и детьми я ничего не сделал, лишь напугал. А её мужа я ослепил. Он чуть не зарубил меня.

– Повторяешься.

Холь не сдержался, приподнялся и отвесил Ситрику по лбу, впечатав его в подушку. Парень тут же плотно сжал зубы, продолжая чувствовать себя нашкодившим мальчишкой. Что же, уж лучше быть провинившимся ребёнком, чем трижды предавшим бога послушником. Холь вернулся на своё прежнее место и привалился к стене. Теперь он выглядел ещё более уставшим. И даже каким-то жалким. Он провёл ладонью по лицу, пытаясь растереть по коже остатки пережитой тревоги и злобы. Ситрик теперь молчал, лишь смотрел на Холя из-под опущенных ресниц, избегая прямого взгляда.

– Тебе принести еду? – наконец спросил Холь, зачем-то снова перейдя на шёпот, хотя было слышно, как начал хлопотать над очагом слуга.

– Пожалуй, – пробормотал Ситрик.

Холь уставился на него и не шелохнулся, даже не попытался встать, чтобы принести оставшиеся с вечера остатки скудного ужина. Его глаза смотрели на Ситрика, но не видели его. Заглядывали вглубь, а не смотрели поверх. Что же он там увидел?..

– Ты чего так уставился? – не выдержал Ситрик.

Взгляд Холя снова стал обычным, привычно колким и по-птичьи деловитым.

– Ужасно выглядишь.

Ситрик фыркнул.

– Ты выглядишь не лучше, – ответил он.

Холь усмехнулся и наконец ушёл за занавесь. Когда же он вернулся с подогретой вчерашней репой, Ситрик снова крепко спал. Глаза его были плотно сомкнуты, брови нахмурены, а челюсти крепко сжаты. Ему вновь снились кошмары…

– Тинг будет через четырнадцать дней, – объявил Агни.

И вновь половина люда была недовольна его решением. Агни понимал почему. Стоило провести тинг сразу после тризны, а не тянуть, заставляя гостей из Ве и других поселений остаться ещё на пару седмиц. Даже Старый Лис покачал головой на его слова, однако Агни, ещё в первый день смерти Ольгира пославший конунгу Анунду весть, хотел дождаться ответа.

– А Хольмганг что? – грубо напомнил Хьялмар, приподнимаясь из-за стола. Он заметно покачивался. За все три дня тризны он не пил ничего, что было слабее мёда. – Рыжебородый ждёт.

– Через одиннадцать дней от тинга.

Хьялмар напрягся. В свете жировых ламп было видно, как шевелятся на голове его волосы от счёта. Наконец он кивнул и произнёс:

– Я передам твою волю.

Агни кивнул в ответ. Сидящие за столами принялись обсуждать предстоящий Хольмганг. Ведь если Агни изберут конунгом, то случится непростой поединок. Левша проводил взглядом Хьялмара, решившего сейчас же покинуть Большую залу. За ним ушла и его сестрица. Когда мужчина вышел, Агни тут же окликнул Льёта, подзывая форинга к себе.

– Вели нашим вырыть большую яму для Хольмганга.

Льёт хмыкнул, усмехаясь.

– Выдумщик ты, господин. Насколько глубокую?

– В три коровьи шкуры длиной и полторы высотой. Давай только, чтобы управились.

– Не вопрос, господин. За четыре седмицы мы тебе хоть десять ям сроем.

– Одной хватит, – осадил форинга Агни. – Можешь идти.

Но Льёт пока не уходил, продолжая заглядывать Агни в рот.

– Что ты хочешь от меня?

– Позволь узнать, господин, будешь ли ты сражаться сам или отправишь кого-то из наших хольдов?

Агни неожиданно улыбнулся, точно произнёс у себя в голове отличную шутку.

– Сам я стар уж. Да и быть мне конунгом, Льёт. Боюсь, Онаскан не переживёт третьей смерти своего правителя за одно лето.

– Кого же тогда?

– Увидишь, Льёт. Увидишь. Не торопись.

Только Льёт ушёл с поклоном, так под рукой тут же появился Старый Лис. Оставалось лишь гадать, как он обладал такой прытью в возрасте, столь близком к могиле. Агни надеялся, что, отрастив сытый живот и полностью седую бороду, он останется таким же проворным и ловким. Воеводой он был готов погибнуть в бою, но как только власть прыгнула ему в руки, он стал страшиться смерти. Но не старости. Та неожиданно показалась ему высшим из человеческих благ. Немногие воины, такие как он, смогли дожить до седин. А уж тем более порадоваться этому.

– Гудрун по-прежнему сама не своя, – пробормотал Лис. – Так убивается из-за сына. Будто он у неё один-одинёшенек был.

– Несчастная женщина, – произнёс Агни лишь для того, чтобы что-нибудь сказать.

– Она заплатила Хьялмару и Рыжебородому, чтобы те помогли отыскать тело её сына, но поиски заглохли. Они никого не нашли.

– Что, совсем пусто?

– Не совсем. – Рун почесал сухую ладонь и понизил голос, бросив взгляд на людей. Зала была полна народу, и кто-то наверняка мог подслушать, о чём говорил будущий конунг со старым советником. – Нашли сумку и несколько разбросанных пигментов. Сумку сына Снорри.

– Где нашли? – Агни оставался безучастен.

– Аккурат над тем местом, где нашли Ольгира.

В тёмных глазах Агни ярким огнём вспыхнул интерес.

– А помнишь, Ольгир всюду носил небольшой нож, который ему подарили, когда он ещё ребёнком заступил в младший хирд? – совсем уж беззвучно прошептал Старый Лис, и Агни медленно кивнул.

– Так вот не было при Ольгире ножа ни когда мужи его внесли во двор, ни когда клали его в землю.

– А не мог ли кто взять нож из тех, кто ему служил, когда несли тело в Онаскан?

– Они не стали бы отбирать единственное оружие, с которым погиб их господин, – резонно заметил Лис.

Агни покачал головой, понимая, к чему клонит старик Рун.

– В самом деле? Младший сын Снорри? Ты думаешь, он?!

На них уже во все глаза смотрели сидящие поблизости дочери Агни и его молодая жена, и воевода поспешил понизить голос. Кто знает этих женщин: как сороки унесут на хвосте любое неосторожное слово.

– Давай выйдем, Рун, – пробасил Агни, и Лис шустро зашагал к выходу, осторожно обходя гостей и слуг.

Агни шёл за ним, и люди, напротив, пропускали его, лишь бы не удариться о его широкие плечи и железные бока. Лис сидел уж у дома, подставив лицо проглядывающему сквозь тяжёлые облака закатному солнцу. Он сгорбился и сложил ладони на коленях и в таком виде напомнил Агни скорее вдовую старуху, сидящую на поваленном дереве у своего жилища, а не мудреца. Нет, всё же и вечный, как казалось ему, Лис стареет… Прежде он не был похож на колесо, обряженное тряпками.