– С Фёдором? – Емельян Вячеславович явно расстроился, словно только сейчас увидев Федю пригнулся к нему – Так мы вместе с Фёдором и поедем, правда мальчик?

– Нет, нет, еще раз спасибо Емельян Вячеславович, мы с Фёдором лучше пешком, правда Федя? – Верочка смотрела на Фёдора настороженно, и словно немного испуганно, ожидая от него ответа, и вроде опасаясь, что он ответит по-другому, совсем не так, как она ожидала.

– Ну тогда и я с вами, – Емельян Вячеславович, хлопнул дверью машины, и сняв спортивную кофту перекинул её через руку, всем видом показывая, что готов.

Верочка растерялась, не нашлась, что ответить, лишь поглядывая на него и на Фёдора, пребывая в плохо скрываемой растерянности.

И Фёдору пришлось брать инициативу на себя: – Послушайте, Емельян Вячеславович, Вам ясно дали понять, что у нас с Верой Петровной дело. Дело внутри классное, можно сказать личное, и мы хотим решить его сами, без привлечения посторонних. Тем более Вы заведующий учебной частью, у вас много и других дел, ведь правда? Ведь Вам есть чем заняться и без этого? А как мы всё разрешим, так Вам сразу и доложим, правда Вера Петровна?

Немая сцена, подобная Ревизорской, длилась недолго, первой нашлась Вера Петровна, – Емельян Вячеславович, и правда, оставайтесь Вы в школе, учебный год только начался – тут сейчас так много дел, а мы как разберемся, так и доложим.

И не дожидаясь ответа, Вера Петровна повернулась к завучу спиной и обратилась к Фёдору: – Пойдем Феденька…

Уже повернув на Стефана Великого, Вера проницательно оглядела Фёдора, как первый раз видя: – А ты очень жестким можешь быть, когда захочешь. Тебе не кажется, что Емельян Вячеславович обиделся?

– Жаль конечно, если обиделся, но вот зачем ему идти? Он ведь понимает, не его это дело, как бы он смотрелся, будто у завуча других дел нет. Мы его можно сказать спасли от всяких непоняток, будет должен.

– Странные у тебя слова, и откуда только набрался, но в целом правильно говоришь. – Вера улыбнулась, потом тихо засмеялась, – Но ты его лихо срезал. А мне право неловко стало, он так напрашивался, что и не знаю, как отказать. А ты его взял и срезал, по-мужски так, он прямо видно, что растерялся.

– Да, неловко получилось, прям Глеб Капустин, да и только.

– Ты читал Шукшина, нравится?

– Да, рассказы в основном. Люди у него не простые, но в чём-то похожи на героев Белова, Распутина. Они ищут не здесь, не в этом мире. Им Веры в Бога не хватает, и потому их гложет чувство неуспокоенности, даже, наверное, обезпокоенности. Им всегда не хватает этой жизни, этой повседневности, они в этой серости задыхаются. Вот и мечутся, совершая такие поступки, что окружающих в дрожь бросает. – Федор замолчал, понял, что заговорился…

Некоторое время шли молча. Фёдор опять казнил себя, нашёлся проповедник, сначала завуча обидел, а потом о поиске Бога заговорил. Лицемер.

Вера о чем-то своём думала, изредка поглядывая по сторонам. А посмотреть было на что. Деревья изнемогали от плодов. Палитра цветов, вывешенных на ветвях радовала глаз. Груши, яблоки, сливы, поздние персики, – вся фруктовая радость, посланная свыше на эти земли. Какая уже поспев просилась в руки, какая ещё ждала своего времени, надеясь попасть в подвалы на сохранение. Заботливо снятые с ветвей и уложенные в погреба, они будут радовать хозяев в течении поздней осени, зимы и даже весны своим неповторимым вкусом, настоящим природным ароматом, истекая во рту соком спелой мякоти…

Они свернули на Энгельса. Погода неожиданно наладилась, выглянуло солнце и сразу стало теплее, Вера сняла жакет и осталась в блузке, а Фёдор засмотрелся, красивая у него учительница, просто красавица. Мелькнула мысль, что Емельян Вячеславович не зря вокруг Верочки крутится, неужель какие-то виды на неё имеет. Но ведь он для неё очень старый. Он старый, а я очень молодой. И ничего не молодой, всего то разница меньше десяти лет. Размышления прервал Верочкин вопрос.

– Значит вот как, тебе нравится Шукшин. А Есенин, тебе нравится Сергей Есенин? – Вера спросила его об этом таким тоном, что Фёдор понял, самой Вере Есенин нравится.

Но вот Фёдор Есенина не любил. И как быть, он не хотел прерывать только начавшиеся закладываться отношения. Но и обманывать Фёдор не хотел. Неправильно это. Будет как у всех. Вначале натянет на себя одеяло, – понравится, а потом придёт разочарование. Нет уж, пусть с самого начала будет как будет. И Фёдор вздохнул.

– Ну есть конечно стихотворения, что нравятся. Но в целом нет, не нравится. – Фёдор украдкой взглянул на Веру, как она восприняла такое признание.

– Но почему? У него есть просто прекрасные стихи. "Письмо матери", "Письмо к женщине", "Жизнь – обман с чарующей тоскою". Да у него много, очень много хороших стихотворений. Как можно их не любить, Феденька? – казалось Вера взволновалась, искренне не понимая.

– Мне кажется, Есенин очень себялюбив. Отсюда и восхваление кабацкого быта. Отсюда и тоска по потерянной любви к женщине. Исконно русские мотивы. Кто ещё тебя пожалеет, если не сам себя. Сначала напиться в хлам, подраться, побуянить, людям жизнь попортить, а потом жалеть самого себя. Жалеть себя, плакать над собой, тосковать. Особенно с похмелья, когда башка раскалывается от боли, когда рвет до желчи. Тогда ничего и не остается более, рассольчика выпил и жалей себя, да стихи кропай. А за всем этим унынием просто потеря Веры в Бога. Если Бога нет в душе, то вот такие стихи и пишутся. И водкой сверху заливаются.

– Ну как же,– не соглашалась Вера. – А любовь к Родине, к родной деревне, к маме, разве это не от Бога?

– От Бога конечно. Но вспомните, что мать пишет ему в ответном письме:

… Но ты детей

По свету растерял,

Свою жену

Легко отдал другому,

И без семьи, без дружбы,

Без причал

Ты с головой

Ушёл в кабацкий омут…

– Эх, да что там, пропил он все, и семью, и детей, и Родину, и мать с отцом. Всё пропил. – Фёдор категорично махнул рукой, и тут же расстроился.

Надо же, опять разболтался, таки навредил себе. Не хотел ведь начинать, и вот опять. Не удержался. Всё завалил. Фёдор обозлился сам на себя, на свою несдержанность. Мог бы и подыграть девчонке, нет, сунулся со своими видениями поэтической натуры.

Видать это отобразилось на его лице, потому как Верочка остановилась, и присев на корточки, взяла Фёдора за руку: – Не расстраивайся, не злись, всё будет хорошо, ну что же ты так близко к сердцу принимаешь. Есенин, он же поэт, а у них, у поэтов всё не как у людей. Не печалься. – Вера как могла старалась сгладить его же категоричное суждение.

А Фёдор смотрел в её чистые глаза, и ощущал, как в душу вливается безмятежное спокойствие, вытесняя только царившее здесь раздражение и презрение к поэту забулдыге, испортившему жизнь себе, своим любимым женщинам и детям, тысячам парней и девчонок. Внезапно вспыхнувший гнев уходил, уступая место льющемуся из Вериных глаз покою и тишине, а уже через мгновения Фёдор почувствовал, как к нему возвращается радость от присутствия здесь, рядом с ним этого Божественного создания. Она не обиделась, не ответила уколом на укол, не замкнулась в себе, она переживала за него, чтобы ему не было плохо, чтобы он не навредил сам себе.