— И что это ты у меня сегодня такой… — Юре хотелось придумать какое-нибудь словечко посмешнее, чтобы развеселить Володю, и он придумал: — Не слипняк.

Володя едва улыбнулся.

— Вот если бы ты учил английский, а не японский, оценил бы. Слип — по-английски «спать». Кто спит, тот слипняк. — Юра показал на туземца, лежавшего на Володиной подушке. — Вот твой туземец из племени Малам-ам — слипняк, а ты… Может, закроем глазки и бай-бай?

— Почитай еще.

— Вовка, мы с тобой уже все перечитали. Больше нечего.

— Пожалуйста.

— Могу только стих, хочешь? — Юра знал, что Володя не очень любит стихи, и надеялся, что тот откажется. Он был не против читать еще, но понимал, что сон для мальчика сейчас важнее.

— Хочу! — Володя посмотрел на него долгим и, как показалось Юре, оценивающим взглядом.

Ему стало немного не по себе. Отступать было некуда, Юра стал быстро перебирать в уме стихотворения, которые знал наизусть. Их оказалось немного, но все же: «Это ему еще нельзя, это уже нельзя…» Вдруг он вспомнил, что, отбирая книги, которые хотел почитать Вовке, увидел небольшую книжечку «Кошки, которых любят все». В ней были собраны коты и кошки из мультфильмов, и под каждой картинкой — стихотворение.

— Ты ведь любишь кино, я знаю. — Юра подошел к полке, взял книжечку и вернулся на место.

— Люблю. — Володя опять неотрывно смотрел в потолок.

— Тогда я тебе прочту стишок про то, как киски готовятся в артистки.

Юра прокашлялся и начал читать:

Юра перевел дыхание. Володя отвернулся к стенке.

— Тебе не понравился стишок?

— Понравился.

— Вот и хорошо. — Юра поправил одеяло, поцеловал Володю. — Спокойной ночи, и пусть тебе приснятся эти усатые кинозвезды. — Он погасил лампу на прикроватной тумбочке и пошел к двери.

Володя резко отбросил одеяло и сел.

— Юра! Знаешь, я не против, я — за, я согласен Юра метнулся к кровати, крепко обнял Володю: «Спасибо тебе, мой дорогой, спасибо». Володя так же резко лег и мгновенно заснул. Будь Юра сейчас где-нибудь в поле, он закричал бы от радости. Вместо этого он тихо вышел из Володиной комнаты. Жмурясь от света, прошел в гостиную. На диване сидела Лера.

— О, явилась! Я даже не слышал, как ты вошла. — Он приблизился к Лере, поцеловал, сел рядом в кресло.

— Спит?

— Только что уснул.

— А ты все сказки ему читаешь?

— Не только. — Юра помахал книжечкой. — Перешли на стихи.

— Пушкина, я надеюсь?

— Нет, Тимофеевского… Александра. — Он открыл книжку, где размашистым почерком было написано: «Лере от автора». — Тут интересный стишок есть, тебе посвящается, между прочим. Если забыла, могу напомнить: «Гляжу я на волну морскую, и с моря не спускаю глаз, влюбиться можно в блядь любую, любить же можно только вас». Николина гора, тысяча девятьсот девяностый год.

— Это Саша написал, когда мы отмечали Вовкины крестины. Он друг Иваницкого, большой поэт. Да ты его тоже знаешь.

— Что-то не припомню.

— Песенку Крокодила Гены про день рожденья слышал?

— Который, к сожаленью, раз в году? Эту, что ли?

— Эту, эту. Стихи Саша написал.

— Ладно, давай от поэзии перейдем к прозе.

Юра встал, бросил книжечку на кресло. «Должно быть, глупо я сейчас выступил, не по делу. Нет чтоб с главного начать, а я…» Его так и подмывало сейчас же рассказать Лере о том, что сказал Вовка, о том, как он счастлив и все такое, но он сдержался. Ему казалось, что будет еще глупее, если он начнет говорить про главное сразу после сцены ревности.

— Ты пойми, у парня стресс — отец умер. Он это ж все сильно переживает, только виду не подает. Я говорил тут с одним толковым психологом, он сказал: «Тепло, ласка, сказки. Надо окружить его, как мягким плотным коконом, чтобы он там отогрелся, успокоился». Вот такая вот терапия.

— Ты у меня Мэри Поппинс. Что бы я без тебя делала?

— А ты где была? — Юра пересел к Лере на диван.

— А я сделку совершила — купила партию тренажеров, через неделю улетаю в Данию.

— Ничего, успеем.

— Что успеем?

— Все, Лера, успеем. — Лицо Юры светилось счастьем. — У нас новость, — он крепко обнял ее, поцеловал, — Володька наконец согласился. Буквально пять минут назад Сказал: «Ладно, женитесь», — и уснул. Завтра же подаем заявление в загс.

— Да, все сходится. Подай мне сумочку.

— Что сходится, Лера? — не понял Юра.

— Все сходится. — Она достала листочек, протянула Юре. — На, почитай.

— Что это? «Молитва при бракосочетании, или Молитва христианских супругов»… Откуда это у тебя?

— Старушка одна в церкви дала.

— Значит, так. — Юра встал и смотрел теперь на Леру сверху вниз. — Загс может подождать, предлагаю сначала обвенчаться. Ты как?

Лера молчала. На ее лице он не прочел ни «да», ни «нет».

— Только теперь у меня есть условие.

— Как я устала от твоих условий!

— Через неделю вступает в силу завещание. Так вот, ты откажешься от своей доли наследства… если она, конечно, там есть.

— Даже если ее не будет, я все равно имею на нее право. Я сегодня разговаривала со своим адвокатом, и он сказал, что несовершеннолетний в любом случае имеет право на часть наследства. Автоматически.

— А ты от нее откажешься.

— Нет, я этого не сделаю. — Она с вызовом посмотрела на Юру.

— Откажешься. Я не собираюсь строить нашу совместную жизнь на его деньги. Я буду строить ее на свои. Мы с тобой люди не бедные, проживем как-нибудь и без этого куша. Иначе я себя уважать не смогу.

Лера встала на диване, сравнявшись с Юрой в росте, нежно прижалась к нему и, прикрыв глаза, поцеловала.

Ираида Антоновна распорядилась помянуть Володю на сороковой день в его мастерской, сразу после оглашения завещания. «Нас будет восемь, — кричала она в трубку невестке, — я, ты, Вера, Олег, Галя, Саша, Андрей и Лера! Восемь — Володино число, хотя он любил семерку, она символизирует тайну и знание». И коротенько, минут на сорок, прочла Анне Федоровне лекцию о нумерологии. Как всегда свекровь сочла излишним посоветоваться, просто довела до сведения, что будет так и никак по-другому. Заклинала ничего руками в мастерской не трогать, не двигать, не подметать, чтоб все было так, как оставил Володя, в последний раз покинув мастерскую.

Анна Федоровна не возражала. За многие годы, что они знали друг друга, она ни разу не возразила свекрови: не потому, что боялась или заискивала, нет; как ни странно, их взгляды совпадали. Это было тем более странно, что по характеру, темпераменту эти женщины были до удивления разными: Ираида Антоновна — открытая, резкая, бескомпромиссная, хулиганистая, и Анна Федоровна — сдержанная, закрытая, холодная, чуть надменная, с манерами светской дамы.

Когда Вера с матерью подъехали к дому на Масловке, где находилась мастерская, началась самая настоящая метель. Резкий, колючий ветер срывал комья снега с крыш и метко бросал в лица прохожих.

— Мам, смотри, я похожа на снеговика. — Вера первой вошла в мастерскую и сразу же направилась к большому старинному зеркалу, расположенному напротив двери. — Вся белая, и нос красный.