В коридоре главного корпуса университета толпятся абитуриенты-заочники. Последний вступительный экзамен. Девушки и парни волнуются – суетятся, натужно улыбаются, сосредоточенными взорами упираются куда-то в потолок. Повсюду витает ощущение парадной наутюженности и трепетания.

Кто шатается, как маятник, взад-вперёд и повторяет заученное. Кто беззаботно мурлычет песню, пытаясь на мгновение отключиться и забыть всё, что осилил в математике ранее. Другие стоят особняком и играют нервами. А есть и те, которые, сбившись в кучку, подбадривают друг друга робкими шутками и из подбровья присматриваются, пытаясь распознать потенциальных друзей, подружек и прочих попутчиков в случае удачи.

Семён Цветов стоял у окна и безучастно скользил взглядом по парадному двору университета. Он думал о себе. Ему тоже тихо нервы теребил предстоящий экзамен, поэтому мысли перекатывались вперемешку – белые с чёрными.

Отчего-то накатывала досада по эпизодам жизни… Никого не вспоминал, но думал обо всех. Кого-то неловкой фразой шаркал наждачкой по душе, кому-то беспардонно наступал на самолюбие, разбрасывал желчные слова в запарке, а потом, когда приходила вменяемость, просыпался от жестокосердия своего и пытался зализать это с каким-то раскаянием и подобострастием. Остальные делали с ним то же, по большей части, но не просыпались. А по существу-то обычные тёрки жизни. Всё уходяще, хотя и подвигает к самоанализу. А самоанализом он был силён. Дошёл до того, что библию прочитал. Прочитал как учебник, как моральное пособие. И в результате определился – глубоко оморализовывать себя не стыдно, но вслух говорить чревато и не принято. Потому скрашивал и припудривал убеждения эти некой свободой мысли, либерализмом суждений. А столкновения с окружающими – аксиома жизни. Нет их, значит, умер. Так, в целом, серые пятна на биографии. Жадность вспоминать по молодости о неурядицах – неприятное счастье.

А дальше встаёт солнце, становится светло и простирается позолотой окутанный горизонт жизни. Хлебай-не перехлебай радость. Всё впереди, всё в твоих руках. А это горизонт, не мелкие тёрки глупых настроений. Только б преодолеть последний рубеж, распахнуть дверь для похода к лучу света – диплому, и параллельно, вполне, к знаниям.

Дорога к вратам образования тянулась не извилисто, не змейкой, а целенаправленно и с устоявшимся убеждением. Расщёлкнуть науку и работать по правилам вызрело изначально ещё со школьной скамьи, но уверенности в роде деятельности не было. Здесь случилась заминка, а метания подостыли в армии. Бравым солдатом стать не сложилось. И учиться на офицера не тянуло. Как-то глупо и топорно задавались там смыслы, не по его потребностям и умозрению. Особенно удручали тернии мирного быта. Философия армейской жизни очевидна: один за всех, и все за одного. Вроде бы ничего плохого, но индивидуализму крах. Приходилось не только есть глазами начальство, но и себе подобных, и так по спирали. Большинство обозначает себя личностью, но она тает как дым в диктате коллективизма.

Через всё это пришлось перешагнуть и остановить свой выбор на романтике технологии очистки воды – том, что приходилось сейчас штурмовать. И теперь уже не с обширным поисковым люфтом, а с бесповоротным выбором. Специальность захватила целиком, без остатка. Работал уже не первый год с вдохновением. Всё ладилось и шло по накатанной.

– Трепещешь? – шепнул на ухо парень, внезапно выросший перед ним.

– А ты? – равнодушно встретил его вопросом Семён.

– Мандраж бывает только у неуверенных в себе персон. Убиваться жизнью – это не моё. Ей надо упиваться. Я конченый оптимист. Играть в косинусы-синусы – удел «ботаников». Скучнейшее занятие, скажу я тебе. Поход к диплому куда важней. Есть корочка, есть движение. Главное в жизни – не застыть, а брать всё, что даровано по факту рождения…

«Выразительная внешность у этого явления, – подумал Цветов, заинтересованно обернувшись к нему. – Франт, да и только. Интересный жук… А несёт от него, как цветов объелся…»

Молодому человеку лет около тридцати. Запах одеколона, кажется, облаком окутывал его. Крепкий, высокий, как молодая ёлка. В чёрном с блесками прозелени костюме. Огнём пылающие глаза, умная улыбка, оклеенная тёмными ворсинками усов, щепетильно подрезанных над бледно-розовой губой. Из-под узкого воротника кремовой рубашки по шее перекатывался ручеёк жёлтых звеньев цепочки. На безымянном пальце тоже золото – печатка с вензелем «ВМ». Идеальная геометрия зубов сверкала белым фарфором. Весь подвижный, брызжущий жаром, как утюг. Он запрыгнул на подоконник, поболтал остроносыми туфлями. С интересом заглянул в глаза Семёну и спросил:

– Зубы мои изучаешь? У коней тоже смотрят – оценивают здоровье.

– И зубы смотрю… Нарядился как экспонат, вот я и изучаю.

– На севере дубак, вот зубы и выстудил, а про чеснок забыл. Пришлось их в металл заковывать. Вот и красиво. А если под металл заглянуть – как борона от трактора, и только. Я помню одного якута. Тот, когда последний зуб потерял, сразу Богу душу и отдал. Аппетит к жизни исчез… Поэтому живём в ускоренном ритме – берём от жизни всё, поспешая. Вот и цепочку надел как оберег – может, до пенсии сбережёт…

Цветов ухмыльнулся.

– Уж больно мрачно судишь – ведь живём ещё в начале пути. А оберег – это не Бог. Это всего лишь символ. Бог – это нечто большее, модно говорить, экзистенциальное. Он душу ваяет. Из человека-сырца личность делает…

Собеседник с подоконника взглянул на него, как сова.

– Ты идейный, что ли?!

– В смысле? – не понял Цветов.

– Ну я про Бога-то?

– Да нет, но и не язычник, чтобы на бусы молиться…

– Ладно, приём – принял!..

– Ты вот про диплом, как про аусвайс, – предъявил и дальше пошёл. А где качество – сделал и забыл? – вернул его к началу разговора Цветов. – Беспринципность какая-то выходит?

– Заочник – это не наука. Скорее, специфика. Услышал, увидел, прочитал и внедрил. Всё на инстинктах, а не на глубине познаний. Вертеться надо везде, а не грызть годами гранит науки. Это профессорский удел. Время не ждёт, а деньги ковать надо не отходя от кассы!..

– И что же, всё измеряется рублём? И цель в этом? – возмутился Цветов. – Меня бы тоска заела – зачах бы от злата…

– Не знаю никого, кто б от лишних денег зачах. Кончают жизнь не от денег – от жадности. Копил-копил, а они обвалились. Плюшкин бы не задумываясь повесился…

Франтоватый собеседник мгновенным жестом рук обозначил на шее верёвку, затянул и выстрелил в висок пальцем.

– Жизнь – игра, и тем она интересней, чем выше цель, – продолжил он. – Проще в жизни играть на слабостях и использовать их не упрямо, не варварски, а мягким касанием души. Не беспринципно, а с принципом. Что можно предложить преподу? Заставить его думать, что мы единомышленники, что мы так же беззаветно любим его предмет…

– Психоаналитика, эквилибристика, – с недоверием отмахнулся Цветов.

Не моргнув глазом, лихо поддев мелким гребешком непослушный чуб, тот продолжил:

– Не тупо кивать головой, а философски. Логику мысли его можно уловить, ввернуть пару умных слов, например «аддитивность», «додекаэдр». Зачем произносить разделение, если напрашивается трисектирование? Или зачем многочлен, если звучно – полином? Даже мы с тобой вполне тянем на гомотетов, то есть равных, а вот тот экземпляр вполне потянет на гексаэдра! – Он кивнул на плотного сложения парня, трущегося у противоположной стены коридора. – И непременно нужно обозначить, что ты на короткой ноге с Бойлем-Мариоттом и Гей-Люссаком и так далее. Здесь главное в строчку употребить, поразить не решением задачи, а умеренной эрудицией. Чем решать при подготовке кучу примеров, полезнее за вечер вызубрить сленг – и это гарантия триумфа. Препод – жертва науки, и вписаться в его предсказуемое линейное мышление – семечки.