Я понимал, что с записью-то сделать никто ничего не сможет, а вот с Женей?!

Но она была непреклонна.

– Мы сделаем это.

Мы с Таней поняли, что уже не вдвоем с нашим «Авось». Это была уже команда.

К нам очень скоро присоединился и Степан Богданов, один из начальников звукоцеха «Мелодии», который стал главным звукорежиссером альбома. Пожалуй, из всех нас он был самый осознанно антисоветски настроенный член нашей группы, постоянно прятавший свой ироничный скептический взгляд за типично технарскими очками.

Именно он организовывал нам нелегальные смены записи по ночам и в выходные, которые были категорически запрещены потому, что «Мелодия» ко всему была еще и режимным предприятием. В рамки времени, отпущенного по нормам, мы, конечно, не укладывались, и приходилось действовать совершенно подпольным образом.

Вот как это происходило.

– Василич, ты чего сегодня дежуришь? Вроде не твоя смена?

– Да наш Анатолий Сергеевич приболел.

– Это как? Перебрал, что ли, вчера?

– Да вроде того.

– Ну, чтоб тебе не скучно было, вот! Только смотри, чтоб никто ничего!..

– Ну, это уж, Степан Дмитрич, не беспокойтесь.

После этого незамысловатого диалога вахтер получал от Степы Богданова свою заветную бутылочку. В результате он «не замечал», как в здание студии совершенно незаконно проникали явно подозрительные личности. Это были Геннадий Трофимов, Жанна Рождественская, Феликс Иванов, моя жена Таня и я.

Все основные вокальные трэки мы записывали именно таким составом.

Если вахтер был неподкупным, нам приходилось перелезать через забор и прятаться в аппаратных студии, пока он совершал обход. Но, несмотря на это, а может быть, и благодаря этому, работа шла азартно, весело, а ночные ужины в перерывах между записями стали почти традицией.

Геннадий Трофимов и Жанна Рождественская – талантливейшие вокалисты, родившиеся не в то время и не в той стране. Сделать карьеру в большом шоу-бизнесе в СССР – а он там был, и еще какой! – можно было только будучи показательно лояльным к власти. Но и этого оказывалось мало.

Надо было находиться «под крышей» одного из могущественных патронов советской эстрады. Если кто-то не соглашался попасть в полную зависимость от них, а вместо этого показывал свой характер, да еще обладал настоящим талантом, то таких просто стирали в порошок, не оставляя никакой надежды.

Чтобы не умереть с голоду и продолжать петь, путь был один – в ресторан или, как его называли все музыканты, в кабак. Примеров тому немало.

Гена и Жанна были именно такими талантливыми и независимыми. Неизвестно, чем бы закончилась их творческая карьера, толком и не начавшаяся, если бы мы не встретились. У меня появились уникальные исполнители главных партий в моих операх, а они избавились от перспективы окончить свою карьеру ресторанным репертуаром.

Режиссером пластинки и исполнителем некоторых партий был Феликс Иванов. Он поразил меня тем, что в его лексиконе присутствовали такие неведомые советскому человеку слова, как «эзотерика», «суфии», «Гурджиев», «логос», «герметизм», словосочетания «Ом мани падме хум» и другие. Он мог часами рассказывать о скрытом смысле актерского искусства, о священных танцах, о вокале как инструменте подключения человека к высшим мирам.

В финале пластинки именно он записал фрагмент с горловым пением, которым, кроме якутов и бурятов, никто не владеет. А у него получалось. Он играл на многих музыкальных инструментах, сам изобретал новые и блестяще владел всеми приемами сценического движения.

Сейчас Феликс – профессор одного из университетов в США. А тогда он, естественно, не вписывался в советскую систему и жил довольно замкнуто, очень избранно общался с людьми.

Именно этот очень-очень непростой талантливейший человек и стал первым режиссером «Авось».

Все. Наконец-то! Больше чем годовой марафон закончен. Две картонные коробки с магнитной лентой, лежащие на звукорежиссерском пульте главной аппаратной «Мелодии», теперь и есть мой «Авось».

Все вместе обсуждаем, что делать дальше. Ясно, что худсовета не миновать. Запись никуда не пропустят, придумают, как испортить судьбу Жене. Да и я точно попаду в черные списки, и путь в мое светлое творческое будущее будет закрыт. Возможно, навсегда. И, что совсем непереносимо, никто никогда не узнает о существовании «Авось» и не услышит оперы.

А что же мои хваленые западные корреспонденты?

Кроме рукопожатий, похлопываний по плечу и «Хэллоу, Алэкси, хау ар ю», абсолютно ничего. Да, похоже, буржуазная общественность оказалась не той лошадкой, на которую надо было ставить.

Приношу домой копии записи, сделанные тайно. Что ж, попытаюсь распространять «Авось» на кассетах через тех же Валю и Славку. А что? Самиздат же существует!

Может, хоть кто-то услышит?..

Ни о чем не могу думать, все противно. И новая работа в кино, и журналистки, которым надо рассказывать, как я сочиняю мелодии, и приглашения на творческие встречи.

Потянулись длинные тоскливые ноябрьские вечера. Худсовет должен пройти до конца года. Для раздумий оставалось не больше месяца. Казалось, сделать что-либо для спасения «Авось» уже невозможно.

И вот в один из таких вечеров сидим на кухне с Таней и Валей, пьем коньяк. Но легче не становится, только голова тяжелеет. И тут Валя так осторожно говорит, что к нему обратились с просьбой организовать со мной творческую встречу.

– Валь, ну ты же знаешь!..

Я не продолжаю, и так понятно, что никакой встречи не будет.

Но он все-таки рассказывает о том, что меня пригласили сотрудники филиала музея Рублева. Он находится в церкви Покрова в Филях.

– Где-где? В церкви? Они хотят, чтобы я в церкви показывал им отрывки из фильмов и играл детские песенки? Бред какой-то!

Пока я договаривал последнюю фразу, в голове пронеслось: «Авось»!

А что, если?..

Если устроить прослушивание записи пластинки прямо там, в церкви. Конечно, это будет последнее прослушивание, но если умрем, то с музыкой!

– А сколько человек там может поместиться?

– А можно пригласить своих друзей?

– А можно привезти с собой аппаратуру?

На следующее утро Валя позвонил и сказал, что зрителей может быть около ста человек, что я могу приглашать кого угодно и, конечно, привозить с собой любую технику.

В этот же день я договорился о концертном комплекте аппаратуры. Студийный магнитофон обещал достать Степа Богданов. Я хотел, чтобы воспроизведение было самого высокого класса, с профессиональных магнитных лент.

Что еще?

Гости!

Вот тут-то мне и пришло в голову позвать не только друзей, но и моих новых знакомых – западных журналистов. По крайней мере, прослушивание может стать событием, о котором можно будет написать.

Встречу назначили на 10 декабря. Это был День правозащитника, но, честно говоря, мы об этом не думали. Совпадение было случайным, хотя и очень символичным.

Я попросил Славку Носырева пригласить журналистов и сделать это не по телефону. Он пообещал, но потом куда-то исчез. На звонки не отвечал. Как потом выяснилось, не случайно.

Одно дело разговоры да вечеринки, другое – конкретная акция. Штука серьезная, с последствиями.

Всем журналистам я позвонил сам. Открыто и прекрасно понимая, что все разговоры прослушиваются. Это была уже игра ва-банк.

И вот наступил этот день. Он оказался очень холодным, сереньким и неприветливым. Часам к двенадцати в церковь привезли аппаратуру. Распаковали. Начали настраивать. Встреча в четыре. Время есть. Холодно…

– А отопление когда будет?

Мой вопрос повис в воздухе.

Через паузу последовал ответ:

– А отопления нет. Вообще нет.

Все замерли. Мы уже и так продрогли, думали, вот сейчас потеплеет. Да ладно мы. А гости? А журналисты?

– Да вы не волнуйтесь, народ придет, теплее станет.

Мы не выключали усилители, пульт. Сами надыхивали тепло.