- Все, мам. Решено. Сейчас я гружу вещи в машину, забираю дочь и иду с ней гулять, - сказал Игорь беспрекословным тоном. - Потом мы ищем комнату и няню.

Он взял люльку, погрузил в нее памперсы и бутылочки с сосками и понес к выходу из квартиры.

- Прости за неудобства. Я думал, ты будешь на работе и до твоего возвращения мы отсюда уже уедем… - сказал Игорь, проходя мимо меня.

На это я не ответила, только отвернулась, говоря тем самым, что именно думаю по данному поводу. Свекровь, немного постояв застывшей статуей, бросилась за сыном.

- Игоречек! Перестань, я не то имела в виду! Конечно, я буду с Сонечкой… И конечно, я переживаю прежде всего о тебе и девочке! Вы ведь мне родные!

Я хмыкнула и, дождавшись, пока Игорь и Елизавета Николаевна окажутся в прихожей, вышла из комнаты и отправилась на кухню. Вся эта фантасмагория меня порядком утомила.

Вскоре Харламов вернулся и они втроем, как и было обещано, отбыли из квартиры. Муж лишь только обернулся на пороге и сказал «Пока». В этом слове было столько самых разнообразных эмоций, что у меня от них аж мурашки по коже побежали.

А потом накатило опустошение. Я почувствовала себя так, словно из меня разом выкачали весь воздух. Постояв так немного и дав возможность Харламову и матери или уехать, или уйти гулять в парк с коляской, я взяла сумку и поехала к матери.

Болей в желудке как не бывало, что было не мудрено при всем случившемся. Я попросту забыла обо всем, кроме того, в чем оказалась, переступив порог квартиры. И надеялась, что на этом все и закончится.

Мать моя была экзальтированной и весьма своеобразной женщиной. Она служила в театре, которому отдавала всю свою жизнь. Когда я стала постарше, начала удивляться тому, что у мамы вообще появился ребенок. Я о себе, разумеется. Я знала, что она меня любит, заботится обо мне, просто делает это как бы на расстоянии. Бесконечные гастроли, в которые она отправлялась на несколько месяцев, оставляя меня с отцом, какие-то капустники, посиделки, репетиции… Все это мелькало в ее жизни разноцветным калейдоскопом и составляло всю суть ее существования.

Когда мне исполнилось четырнадцать и я смогла оставаться одна дома надолго под присмотром бабушек-дедушек, изредка наведывающихся ко мне с ревизией, папа увлекся рыбалкой. Да не просто увлекся, а вступил в какой-то клуб, который начал организовывать длительные выезды в разные уголки мира. Надо ли говорить, что отец посещал едва ли не каждую такую вылазку? Работал он дистанционно, получал довольно приличную зарплату, так что мог позволить себе такое увлечение.

- О! Сашенька! - воскликнула мама, когда я вошла в просторный холл их с отцом квартиры в центре города.

Она располагалась в исторической его части и мне с самого раннего детства больше напоминала музей, чем жилое помещение.

- Привет, - поздоровалась я с матерью, которой позвонила за полчаса, чтобы предупредить о визите.

- Я как раз заварила чай с Гималаев! - сказала она и, подхватив меня под руку, увлекла на кухню, даже не дав разуться.

Усадив меня за стол, начала хлопотать над озвученным напитком, а я, сгорбившись, уткнулась взглядом в узор дубового стола, знакомый с пеленок. Оказавшись в доме, где выросла и провела свои детские и юношеские годы, я как будто ощутила, что мне на плечи лег груз всей вселенной.

- Выпрями спину! - велела мне мама, как делала это всегда. - И рассказывай, что натворил этот остолоп!

Я даже не удивилась, когда она спросила именно об этом, потому что мама была из тех родителей, для которых кругом мог быть виноват кто угодно, но только не ее ребенок. И только во взрослом возрасте я поняла, насколько это правильно - сначала защитить свое дитя, а потом уже разбираться, стоит ли выдавать ему нагоняй.

- Все… ужасно, - всхлипнула я и разревелась.

Плакать при маме было не постыдным и она мне это внушала с самого детства. И пусть мы не были близки настолько, чтобы она не могла представить жизни без меня, а я - без нее, сейчас я с полной ясностью поняла, насколько более разумным родителем, чем Елизавета Николаевна, являлась мама.

Во время моего рассказа она не перебивала, лишь только схватилась за пачку тонких длинных сигарет и закурила. Дважды. Уничтожив две штуки подряд большими затяжками. Когда я закончила свою невеселую историю, мама без слов взяла записную книжку (мне никак не удавалось донести до нее, что гораздо удобнее все помещать в телефон) и стала ее листать.

- Вот! - сказала она, положив ту передо мной в раскрытом виде. - Перепиши себе и звони часов в пять! Альберт как раз освободится! Это своеобразный человек, но адвокат он блестящий!

Вот так вот без лишних слов и расспросов она давала действиями понять, что не только на моей стороне, но и будет мне помогать делом.

- О деньгах не думай, мы с отцом профинансируем твою свободу! - возвестила она тоном, в котором сквозили нотки театральности, уже сжившиеся с ее образом как влитые.

- Спасибо, - вздохнула я. - Кстати, папа снова на рыбалке?

В ответ мама закатила глаза, а когда я вернула ей книжку, вдруг вскочила из-за стола и сказала непререкаемым тоном:

- Помоги мне собрать чемодан!

Мои брови приподнялись, я посмотрела на мать в недоумении, а она, вздохнув, пояснила, словно неразумному ребенку:

- Ты же не думаешь, что я это так оставлю? Я переезжаю к тебе, а ты - сюда! - заявила она и, взметнув полами красивого домашнего платья, устремилась в их с отцом комнату.

Некоторое время я смотрела ей вслед, затем поднялась и пошла за мамой. Облегчение, которое появилось в душе из-за того, как она меня поддержала, было таким всеобъемлющим, что мне хотелось лишь одного: радостно смеяться.

- Мы поступим так, - продолжила мама, когда я вошла и обнаружила, что она, уже успев разложить чемодан в раскрытом виде на постели, бросает в него вещи. - Если вдруг Елизавета или твой муженек начнут вызывать полицию, я тебе позвоню. На вызов обычно едут долго, если вообще отреагируют, так что успеешь примчаться. Ну а так… Трогать тебя не стану, отдыхай, отвлекайся… Я справлюсь сама.

Она приложила к себе ярко-алое платье, надула губы, отбросила его в сторону. Потом скомандовала:

- Ну? Что стоишь? У нас еще уйма дел!

И я, улыбнувшись, принялась помогать матери паковать вещи дальше.

Через пару часов я вошла в квартиру детства одна. Бросила на пол сумку и наконец-то почувствовала себя спокойно. Мама точно сможет отстоять и себя, и меня. С жильем ничего не случится, даже если она перенесет все свои капустники и репетиции в нашу с Харламовым однушку. А я пока немного приду в себя и отвлекусь. Но перво-наперво позвоню адвокату. Развод - это то, на чем мне стоило сосредоточиться, все остальное могло подождать.

*

До того момента, когда жизнь Игоря полетела в тартарары, он даже не предполагал, что одна ошибка, когда он оступился и сходил налево, может ему так дорого стоить. И если бы сейчас его спросили, повторил ли бы он тот свой опыт с Никой, Харламов предпочел бы завязать свои причиндалы в узел, но никогда не прикасаться ни к единой женщине, кроме Саши.

Вероника в тот вечер, когда он увидел ее в ресторане, вызвала в нем какие-то животные чувства. Породила звериные инстинкты, когда секс с ней превратился едва ли не в акт агрессии, который принес кратковременное удовольствие обоим. Как вспышка, что появилась и погасла, оставив после себя лишь воспоминание.

И, возможно, он бы просто помучился немного, когда совесть стала бы подбрасывать ему мысли о том, что он изменил Саше, но со временем бы все прошло. Если бы не беременность Ники, новость о которой обрушилась на него с силой горного водопада.

Его размозжило, растоптало, расфокусировало. Он умолял Веронику избавиться от ребенка, который, по сути, был не нужен ни ему, ни ей, но она лишь повторяла, что родит во что бы то ни стало. А если он не будет рядом хоть в каком-то качестве, не миновать ему раскрытия его главного секрета.