Криворотов явно чувствовал себя одиноким рыцарем, очутившимся в кольце врагов, – занимал он свою должность, как креатура партии «Вече», принадлежащей бывшему премьеру, а господин Кононенко уже с февраля обитал не в высоких коридорах власти, не в рядах парламентской оппозиции, а в иммиграционной тюрьме города Сан-Франциско.

Партию Ивана Павловича растащили на запчасти бывшие верные соратники, причем, вопреки прогнозам пессимистов, самый большой кусок, назвавшийся «Блок Региональный выбор», отхватила Регина Сергиенко, внезапно взлетевшая на невообразимую высоту. В этом Регине Николаевне изрядно помогли как плохая память и опыт общения с журналистами, так и весьма серьезные уступки в сфере бизнеса. Внешне такой отход от пропремьерских позиций выглядел, может быть, и не очень морально, но в политике это называется не предательством, а предвидением. Вслед за Региной подобный фортель выкинули многие из игроков команды Ивана Павловича, раньше считавших за счастье откушать крошек с премьерского стола, но…

Сдавать партнера надо изящно, а для этого не у всех хватает таланта. То, что у госпожи Сергиенко выглядело как воинский маневр, обеспечивающий гениальное перестроение позиций на линии фронта, у остальных смотрелось как позорное бегство, и, будь у Ивана Павловича в ведении заградотряды, шансов выскочить у бывших соратников не оставалось бы.

И только самые одиозные, лично преданные Ивану Павловичу партийцы остались под приспущенными знаменами экс-премьера, скорее в надеждах на призрачную благодарность после его возвращения, чем в расчете на реальную политическую деятельность.

Но опасаться Сергеева Криворотов мог в последнюю очередь. Наоборот, генерал, если бы он взял себе за труд задуматься, должен был посчитать Михаила Владимировича своим спасителем. Не будь рядом Сергеева – Плотникова давно разорвала б его на части.

Тему генеральских гешефтов с эмчеэсовской землей Сергеев и Вика при встречах не поднимали – место работы Михаила было нейтральной территорией, на которой боевые действия не велись.

С перепуга или из осторожности Сергееву перестали выделять часть административной работы, всячески ограждали от командировок и старались не давать вникать в текущие дела. Его служба явно превращалась в синекуру – без доступа информации, безо всякой ответственности, но зато с неплохой зарплатой, премиями и прочей атрибутикой вельможного существования. Вплоть до персонального водителя с лицом филера охранки, возившем его повсюду на темно-синем «Вольво-960» и сообщающем Криворотову обо всех передвижениях Михаила Владимировича. И выпуклой со всех сторон секретарши в короткой, как девичья память, юбке и с влажными и туповатыми, воловьими глазами, постоянно делавшей Михаилу незавуалированные нескромные предложения.

Она смотрела на Сергеева, как мышь на сыр, и постоянно облизывала ярко накрашенные, полные губы. Вызывающая сексуальность отнюдь не мешала ей писать отчеты о посетителях шефа и, как неоднократно замечал Сергеев, подслушивать некоторые телефонные переговоры.

Ежедневно получающий все эти материалы Криворотов ничего лучше, чем загрузить Сергеева бессмысленной работой, не придумал и, пряча бегающий взгляд, лично поручил Михаилу разработку концепции и написание докладной записки в адрес президента о создании спецназа МЧС.

Указ, готовящийся в администрации президента, был аналогичен тому, что рассматривался в российской Думе – в этом была «фишка» внешняя. Внутренняя же заключалась в том, что собственная силовая структура позволяла чувствовать себя полностью безнаказанным.

По глубокому убеждению Сергеева, такое подразделение МЧС было нужно, как рыбе зонтик. Все равно что создать спецназ при Министерстве образования. Но с начальством спорить он почитал занятием бессмысленным и посему записку старательно писал, со скоростью сто знаков с пробелами за день, но все же писал.

В его кабинете стоял современный лэптоп, подсоединенный к толстой, как баобаб, выделенной линии, мир был огромен, интересы Сергеева разнообразны, кофе секретарша готовила неплохо, сигареты и сигариллы в ящике стола не переводились. И главное, Сергеева никто не беспокоил. Если честно – дни проходили незаметно, скучать Михаилу Владимировичу было некогда.

Так что время, прошедшее между майскими событиями и новым появлением Блинчика в столице в самый разгар июльской жары, прошло практически незаметно.

Киев задыхался, растекался и терял форму, словно выброшенная на берег моря медуза. Горячее марево висело над дорогами и тротуарами. Градусники зашкалили за тридцать в тени, асфальт плавился, застрявшие в безумных пробках киевские водители снимали рубашки и тут же, в салонах раскаленных машин, лили себе на голову разогретую почти до кипения минеральную воду из пластиковых бутылок.

Часть горожан, словно бегемоты, залезали по самые глаза в теплую днепровскую воду, другие сидели по домам, зашторившись. Те же, кому от исполнения своих служебных обязанностей деваться было некуда, старались передвигаться из конца в конец города на метро – там еще хоть как-то можно было дышать.

Те, кто был побогаче, от жары не страдали. За затененными стеклами их автомобилей работали в полную силу климатические установки, в домах и городских квартирах гудели системы приточного кондиционирования и озонирования воздуха, в офисах трудились бесшумные сплит-системы. Жара, конечно, мешала и им, но исподволь. Она не душила, но давала знать о своем существовании. Там, за тонированными стеклами, но не ближе. Жара не могла ни испортить примерную белизну дорогих сорочек от Кардена, ни придать легкий запах пота и женского тела платьям от Версаче и деловым костюмам от Хелмана.

И хотя Киев начинал тяжело дышать уже к десяти часам утра, некоторые его жители оставались свежими и благоухающими дорогими парфюмами до самого вечера.

В кабинете у Сергеева работал в полную силу белоснежный «Самсунг», и прорвавшееся сквозь жалюзи солнце попадало на полированную поверхность стола чуть примороженное струями охлажденного воздуха. Тихо, словно робкий комар, гудел вентилятор лэптопа, из приемной доносилось шипение кофеварки и запах свежемолотого кофе. Такие минуты примиряли Михаила с его службой – слово «синекура» обретало плоть и кровь.

Сергеев получил звонок от Блинчика ровно в 10.31 7 июля, во время поглощения третьей чашки кофе.

Даже по голосу надежды национал-демократии было слышно, что Владимир Анатольевич жару не любит, от нее страдает и не может перенести даже короткого пребывания в столь нечеловеческих условиях.

– Это я, – простонал Блинчик в микрофон. – Только что прилетел и еду в город. Боже мой, Сергеев, как у вас жарко!

Если судить по тону, Блинов в это время, едва передвигая опухшие ноги, тащился по Синайской пустыне, обратив воспаленные, гноящиеся глаза к наполненному зноем небу анилинового цвета, а не возлегал на кожаных сиденьях роскошного авто, летящего по Бориспольскому шоссе со включенными спецсигналами.

– Рад тебя слышать, Володя, – сказал Сергеев довольно холодно, – с возвращением!

Конечно, Сергеев догадывался, куда делся Блинчик, для этого не надо было проявлять выдающихся детективных способностей. А уж после звонка Рашида недели три назад тайное стало для Михаила окончательно явным, хотя Раш не произнес ни слова лишнего и вел себя как первоклассный конспиратор.

Сергеев не обиделся на то, что Рашид и Блинчик скрывают от него местонахождение временного убежища, – обижаться на разумные предосторожности было грешно. Мало ли кто мог сидеть на прослушивании линии его мобильного телефона? Но ощущение, что школьный приятель, нашкодив, скрылся, оставив его один на один с возможными неприятностями, что и говорить, присутствовало.

– И я рад, – отозвался Блинов. – Как ты?

– Жив.

Блинов рассмеялся и зашипел от боли.

– Ой, не смеши. Ребра еще болят. Какие планы?

– Громадье, – так же лаконично ответил Сергеев.

– Я вот что думаю, – сказал Блинов, не замечая сарказма, – может, посидим у меня на даче? Я еще не очень ходячий. Пришлю за тобой машину…