– Милость Государя-Будды бесконечна. Поистине редкостная встреча, всё одно как увидеть сказочную птицу раз в десять тысяч лет.

Золотой луч в мгновенье ока доставил их к руинам старинной Золотой башни[62], построенной древним правителем для даосских мудрецов. Об этом сложена ода, и в ней есть такие строки:

Меж тем стемнело. Государь-Будда спросил монаха, есть ли у того в Пекине знакомцы в Пяти армейских управлениях или в шести министерствах, а может, в шести отделениях и в числе тринадцати инспекторов Цензората[63] или в среде чиновников иных больших и малых ямэней? Чжан Преемник великих признался, что знает всех, но дружит с немногими:

– Тех, с кем просто знаком, перечислять не буду, скажу лишь, что в давние времена близко знавал начальника Ху из Ведомства церемоний. Когда тот был еще ребенком, я передал ему крупицу элексира бессмертия во спасение его души.

Бифэн заметил, что в таком случае именно этот человек может ему посодействовать. А увидев недоумение на лице святого, пояснил, что, согласно мандату светлейшего государя, он отправился с флотилией в Западный океан. Нынче в Царстве простоволосых ему понадобилась подмога, дабы справиться со Златовласым святым:

– Сей маг способен к бесконечным превращениям. Он весьма опасен, ибо у него в руках могущественный стяг, коим он грозит ввергнуть в бездну весь мир.

Государь-Будда объяснил, что четверо повелителей воды и огня, сопровождавшие Златовласого, также буянили, воспользовавшись тем, что Владыка севера временно спустился в мир людей. Чжан высказал мысль, что в таком случае император, как раз и являющийся земным воплощением гуманного и великого Владыки севера, мог бы усмирить Златовласого со всей его свитой. Бифэн испытал глубокое удовлетворение от подобного единодушия:

– Лишь близкий друг услышит стон души, но невозможно передать его чужим. Я побеспокоил бессмертного именно ради встречи с императором.

– Ученик готов исполнить любое приказание Государя-Будды.

– Прошу лишь об одном – с помощью истинной сердечной природы государя усмирить бесчинствующих повелителей воды и огня.

– Готов немедля отправиться к императору. Не понимаю лишь, причем тут мой знакомец из Ведомства церемоний?

– Неужто нe слыхали старинную поговорку – без опытного рыбака не разглядишь волну издалека?

Святой Чжан понимающе закивал, вскочил на благовещее облако и через миг опустился перед зданием Ведомства церемоний. Время близилось к полуночи. Преемник великих внимательно огляделся и увидел, что из двух дюжин ночных стражей у ворот ведомства кто спит крепким сном, кто сидит, кто громко перекрикивается, а кто вышагивает туда-сюда. На святом был травяной плащ, а поверх – накидка с капюшоном[64]. Он прямо за воротами расстелил плащ, под голову положил накидку и тотчас заснул, сладко похрапывая.

Ил. 3. Соломенный плащ-дождевик

Храп был не обычный, а громоподобный, да только исстари учили: спи на кровати, да не смей храпака давати. Можно ли так развлекаться у ворот Ведомства церемоний! Стражники навострили уши – кто храпит, кто тревожит покой вельмож? Стали сваливать один на другого: «это ты» – «нет, это ты» – всяк отнекивался. Наконец, нашелся некто разумный, кой предложил не галдеть, а проверить по спискам и найти храпуна. Искали-проверяли – вроде нет такого. Прислушались повнимательней – а храп-то из-за ворот несется.

Распахнули ворота и увидели спящего даосского монаха, вдобавок источавшего крепкий запах вонючей гаоляновой водки. Язвы на теле и чесоточная сыпь усиливали отвратительное зловоние. Охранники возмутились:

– Ну и даос, напился и дрыхнет прямо у ворот! Не думает о том, что буддийские и даосские монахи Поднебесной обязаны с особым почтением относиться к нашему ведомству с его Отделом жертвоприношений!

Одни кричали:

– Завтра доложим начальству, пусть его вышвырнут за городские ворота, проучат как следует, спросят за преступление и отправят по этапу в родные места.

Нашлись и те, кто вступился за беднягу:

– Братья, ведь наше ведомство – это переправа на пути к совершенствованию. Исстари говорится: император по дороге не замечает пьяного на пороге. Нам ничего не известно об этом монахе – из каких мест прибыл, что заставило его покинуть родных и скитаться на чужбине. Буде его признают виновным и вышвырнут из столицы, нешто тем самым мы не нарушим высокие принципы нашего ведомства? Пожалеем его и оставим в покое!

Кое-кто добавил:

– Как говорится, убивая – до крови дойди, а спасая – не застревай на полпути. Давайте перетащим его на дорогу для императорских экипажей, пусть протрезвеет и катится, куда хочет. А ежели оставить его здесь, то завтра всё одно неприятностей не оберешься.

На том и порешили. Подошел один охранник – не смог поднять монаха, подошел второй – и вместе не подняли, к ним присоединился третий – и втроем не справились; взялась дюжина, а затем и вторая – даже на чуток не сумели приподнять спящего.

Тут охранники и впрямь осерчали:

– Хотим его перенести, а он, бесстыжий, вон что вытворяет!

Кто-то предложил:

– Вытащим засов из ворот и огреем его пару раз, посмотрим, продолжит ли он нагло упираться!

Так и сделали: один из охранников выдернул засов и хватил им Чжана по голове. А тот в душе только посмеивался: «Да что засовы – им не удастся расколошматить и всё мое тело, сей вонючий кожаный мешок». Он легонько, совсем незаметно щелкнул пальцем по засову – глядь, а засов ударил вражину-охранника. Тот не заметил, чтобы задвижка выскользнула из рук, посему не понял, как она могла его ударить. Ему ли догадаться о магических трюках бессмертного Чжана? Он подумал, что кто-то из своих решил под шумок с ним поквитаться. Он снова дернул задвижку, а та вдруг – бам! – и отлетела не меньше чем на двадцать пять ли. Никак не ожидая подобного, охранник не остерегся, и засов шмякнул кого-то из его сотоварищей по руке с такой силой, будто гора Тайшань обрушилась. С воплем «Чего дерешься?» ушибленный применил прием «пьяного ушу»[65] под названием «бессмертный даос уклоняется от промелькнувшей тени». В ответ услышал: «Это я тебя ударил? Да это ты вырвал засов у меня из рук!»

Так-так, двое уже осерчали, да в темноте и не различить, кто с кем ругается. И пошло: один двинул кулаком, используя прием «ласточка охраняет гнездо», другой ударил с позиции «ворон бьет крылом», третий кому-то всю физиономию разукрасил, затем последовал чей-то удар «собираем виноград» в стиле тайцзицюань. В ход пошли основные приемы цюаньшу[66] – удары с позиции «петушиная стойка на одной ноге», а то и в стиле «подчинение тигра». Ух! Один за другим посыпались приемы в технике «четыре равновесия»[67]: высокий, средний, «колодезный сруб», «каменная ступка». Удар – «тигр обхватил голову лапами», и снова удар за ударом: «дракон показал когти», «подражая крылу феникса», «сломать крыло фениксу», «обхватить голову», «удар плетью», «семизвездный кулак», «бес бьет ногой», кулаки молотят «безостановочно, что пушечные ядра»[68], «хватка кулаком снизу», «конный разведчик», «крадущийся по земле тигр». А вот уже используются приемчики тайцзицюань: «нападая, отступать – слабость рождает силу», «отбросить лишнее – восполнить недостающее», «выбросить ногу вверх – нанести удар снизу», «стойка на руках» и всякие ложные выпады – ногой и прочие, а еще приемы «небо, полное звезд», «огонь наполняет сердце», «рассыпавшиеся цветы устилают крышу». Кто-то сумел увернуться (ты увернулся – я бил вхолостую, я увернулся – твой удар мимо), кого-то схватили, на кого-то наступили, и вот уже куча-мала: и ногами пинают, а то и вместе на одного наваливаются. И все думают, что избивают монаха, поэтому приговаривают: «Ох, простите грехи наши». Никто и не сообразил, что монах по-прежнему преспокойно спит, а они колошматят друг друга.