***

Похоронив жену, Степан стал думать, кому отдать ребенка. Не самому же возиться с грудной девчонкой, тем более, не родной! В первые дни ему с ней помогла мать, но после похорон Катерина сразу сказала Степану, что такая внучка ей не нужна.

– Еще чужих нагуляных сопливых детей не нянчила! Отдай кому-нибудь или ищи себе другую жену, чтоб она с ребятенком возилась. Только путную в этот раз бери, чтоб в голове ветер не свистал, – строго сказала мать.

Но Степану было теперь не до баб, он на них совсем смотреть не мог, сразу перед глазами вставало белое лицо Анфисы. Она умерла, а Степан говорил с ней постоянно, когда был дома один, обращался к ней по имени, как будто жена не в могиле лежала, а была где-то совсем рядом, за стенкой.

А еще Степан совершенно не знал, как ухаживать за крошечной девочкой. Он несколько лет проработал в кузнице, знал все о железе и о раскаленном металле, но при этом понятия не имел, как ухаживать за малым ребенком и подходят ли для этого его руки – натруженные, грубые, мозолистые. Младенец постоянно кричал, требуя то еды, то тепла, и Степан целыми днями бегал, как ужаленный: то менял пеленки, то грел на печи козье молоко, то стирал грязное белье в большом корыте. Ночами он ходил туда-сюда по комнате, качал отчаянно кричащую девочку. Он не понимал, что ей нужно, отчего она заходится плачем. Поэтому опять же разговаривал с мертвой женой.

– Видишь, Анфиса, нелегко нам со Снегуркой без тебя. Ничего у меня без тебя не получается! Хозяйство в беспорядке, скот запустил совсем, дома грязища. Хоть бы ты подсказала мне, как ты со всем справлялась, как все успевала одна.

Постепенно бессонные дни и ночи слились для Степана в одни нескончаемые сутки, и он, потеряв счет времени, решил, что больше так не может, что пришла пора искать для девчонки пристанище. Было у него на примете несколько хороших баб, кто мог заменить девочке мать.

– Извини, Анфиса, но я так больше не могу, – как-то сказал вслух Степан.

Он собрал приданое и, договорившись с одной бабой, решил избавить себя от обузы, отнести ей девочку. Бабу звали Арина, была она уже в зрелых годах, своих детей с мужем не нажила, все только с чужими нянчилась. Для нее маленькая дочка стала бы настоящей отрадой.

– Ни о чем не переживай, Степан. Оставляй ее, сиротинушку горемычную, Я ведь ее, как родную, любить буду. Вон она какая у тебя складная да курносая! Как такую не полюбить? – ласково проговорила Арина.

Степан сунул в руки женщине толстый свёрток из одеяла, в которое была завернута девочка, и руки его вдруг затряслись от волнения. Сердце екнуло, тяжело застучало, когда Арина прижала девочку к пышной груди, любуясь на ее кругленькое личико.

– Хороша девка! Как хоть назвал такую красоту? – спросила Арина.

Степан пожал плечами.

– Никак не назвал. Снегуркой иногда кличу. В такой мороз выродилась!

Арина улыбнулась доброй щербатой улыбкой. Девочка захныкала, и она принялась качать ее, напевая вполголоса колыбельную.

– Ладно, пойду я, – неуверенно проговорил мужчина.

– Ступай, ступай! Я справлюсь!

Арина кивнула, и Степан пошел, на ходу застегивая тулуп. У выхода он замешкался, но потом резким движением распахнул низкую дверь и, пригнув голову, вышел в тёмные сени. Там Степан остановился и закрыл глаза. В груди защемила тоска, он не мог представить, что в доме его теперь будет тихо. Так тихо, как в той самой могиле, в которой лежала Анфиса. Промерзшая земля укрыла ее своей тьмой и вечной тишиной. И вот, в доме теперь без нее и без этой маленькой крикливой девчонки будет так же тихо и страшно.

Степану надо было уходить, но ноги не шагали, как будто он прирос тут к заиндевелому полу. Перед его глазами вдруг возникло лицо жены – Анфиса смотрела на него укоризненно и молчала. У него даже мурашки по спине пошли, такое яркое было это видение. И вот, к своему изумлению, поддавшись нахлынувшему родительскому чутью, Степан вдруг развернулся и зашел обратно в избу. Арина удивленно взглянула на него. Степана обожгло видом оголенной женской груди, которой баба пыталась угомонить кричащую девочку. Щеки запылали, он отвел глаза, стянул с головы шапку и проговорил низким голосом:

– Арина, это само… Передумал я. Отдай мне назад девчонку.

Арина выпучила глаза, запахнула наспех платье.

– Да как же ты один с дитем-то будешь, Степан? Не чуди, не мучь ни себя, ни ребенка!

Глаза Арины налились слезами. Но Степан резким движением выхватил девочку из ее рук, завернул ее наспех в одеяльце.

– Как-нибудь справлюсь! – сказал он и выбежал на улицу.

Морозный воздух освежил пылающее лицо кузнеца. Он глубоко вздохнул и оглянулся – Арина босая стояла в дверях, кутаясь в шаль. Взгляд ее был грустный и разочарованный.

– Ты хоть имя ей дай, Степан, да в церковь сноси, покрести. Негоже человеку без креста и без имени.

Степан кивнул, побежал по улице, прижимая к себе ребенка.

– Прости меня, Анфиса, прости, прости! – бормотал он себе под нос.

– Эй, Степан! Когда на работу-то придешь? Мне бы коней подковать! – окликнул Степана крепкий мужик, проезжающий мимо на санях.

Но Степан даже не взглянул на него, как будто ослеп и оглох. Мужик удивленно посмотрел вслед кузнецу.

– Совсем Степан из ума выжил после смерти жены. Эх, жалко мужика, – вздохнул он и поехал дальше.

Степан, забежав домой, положил дитя на кровать, а сам растопил печь.

– Ну вот, Анфиса, сейчас избу нагрею, воду вскипячу и намою нашу Снегурку. Но вначале покормлю ее, – сказал Степан, глядя куда-то в стену.

Девочка, услышав его голос, закопошилась в одеяле, закряхтела, требуя внимания. Степан скинул с себя тулуп, согрел молока и, плеснул с полчашки в коровий рог, который приспособил для кормления. Узкий конец рога он отпилил и заткнул его тряпицей, через которую понемногу сочилось молоко. Поначалу девочка захлебывалась, плакала, а потом приноровилась сосать. Сейчас, едва завидев рог, она начала отчаянно бить ручками и ножками, словно бежала к нему навстречу.

– На, Снегурка, пей, набирайся сил! – проговорил Степан, и голос его был полон нежности.

В этот раз он долго и внимательно рассматривал девочку. Правду сказала Арина – красота, да и только. Личико у малышки было круглое, белое, носик – маленький, курносый, глаза – зелёные, большие, а губки, словно алый бантик. Девочка, наевшись, уснула, Степан погладил ее по нежным русым волосикам.

–Ты теперь моя дочь. Я тебя выкормлю, выращу, воспитаю – все честь по чести, – тихо сказал он, помолчал, а потом добавил, – Отныне Дарьюшкой будешь зваться.

двадцать лет спустя

Кошка спрыгнула с лавки на пол и, мяукнув, стала тереться об ноги девушки.

– Обожди, Мурка, мне отцу ужин нужно собрать. Он уж скоро воротится, а у меня стол пустой. Засиделась я нынче за прялкой!

Девушка наклонилась к кошке и погладила ее по пушистой рыжей шерстке. Кошка снова мяукнула, и села на полу, смотря желтыми глазами на хозяйку.

Девушка была высокая и тонкая, как молодая березка. Две длинные русые косы свисали до самого пояса, кучерявились на концах. Щеки ее были круглые да румяные, зеленые глаза сверкали, алые губы то и дело расплывались в радостной улыбке.

– Мурка, Мурка, рыженькая шкурка! – припевала она, раскладывая еду по чашкам.

Девушка выглядела так, как выглядят люди, которые любят жизнь и довольны тем, что она им дает. И вправду, все у нее было для счастья – кров, пища, наряды, отец заботливый и любящий.

Услышав на улице звуки гармони, девушка замерла на секунду, а потом встрепенулась, бросилась к окну и улыбнулась широко.

– Мурка, я на одну минуточку выбегу! – воскликнула девушка.

Она погладила кошку, накинула на плечи полушубок и выбежала из избы, запустив внутрь облачко белого пара.

– Алеша! – звонко крикнула она.

Звуки гармони тут же стихли. Молодой парень обернулся на зов и, оставив компанию парней и девок, подошел к девушке.