Нефтеперерабатывающий завод выставил счет Михайлову, и тот, обалдевший от неожиданного сюрприза, схватился за голову.

Отказаться от оплаты состава значило навсегда быть вычеркнутым из списка клиентов завода. К тому же в случае возникновения спора невольно подставлялся и выручивший Михайлова его приятель Гена.

Этого допустить было нельзя. Михайлов даже не хотел, чтобы Гена узнал о возникшей проблеме. Поэтому он перечислил на счет нефтеперерабатывающего завода все имеющиеся деньги и рванул на своей машине в Ростов выручать деньги.

К счастью, переговорив с заказчиком, он быстро и благополучно разрешил проблему. Деньги были перечислены при нем же. Правда, заказчик все же выговорил, что нельзя делать дела таким образом.

Спорить было не о чем, и Михайлов покорно согласился.

Заказчик, получив партию мазута дешевле, чем обычно, также не стал слишком упрекать его.

Перед возвращением домой, счастливый благополучным исходом дела, Михайлов решил заехать к Гене.

В южном Ростове уже наступила весна. Пригревало солнце. Из почерневших останков сугробов на изумрудную траву сочились кристально чистые капли. Воробьи из-за чего-то шумно дрались на теплом асфальте.

Михайлов с приятелем, наслаждаясь теплой весенней погодой, стояли около машины и неторопливо решали, в какой магазин ехать за выпивкой и закуской — встречу следовало отметить. А пока они потягивали пиво.

Разговаривая с Геной, Михайлов рассеянно наблюдал, как недалеко от них рылась в мусорных баках женщина. Рядом с ней стояли потрепанные пакеты, из которых виднелись пустые бутылки.

Гена кивнул и тихо промолвил:

— Профессор. Заведовала кафедрой химии в нашем университете, в прошлом году кафедру сократили, и она осталась без работы. А мужа сократили еще раньше.

Гена вздохнул.

— Видно, у них дела совсем плохие.

Михайлов равнодушно махнул рукой.

— У всех проблемы. Всех не пережалеешь. — И предложил: — Поехали лучше в ресторан.

— Поехали, — сказал Гена и сел в машину.

Михайлов сел за руль своего «мерина», вставил ключ зажигания, как вдруг почувствовал странный звук — как будто кто-то царапал по стеклу.

Он взглянул в окно. За окном стояла та самая женщина.

Михайлов опустил стекло и, глядя на аккуратно заштопанное пальто, раздраженно спросил:

— Ну что еще?

Женщина робко спросила:

— Может, бутылочки вам не нужны?

Ее голос показался Михайлову до боли странно знакомым. В его голове всколыхнулись какие-то смутные воспоминания. Он поднял глаза и взглянул ей в лицо.

Ее скулы были обтянуты болезненно-бледной кожей, щеки впали. Ее губы мелко дрожали, а глаза глядели куда-то вниз.

Гена махом допил пиво и протянул бутылку в окно. Женщина обрадованно подняла глаза.

— О! — Михайлов ни за чтобы ее не узнал, если бы не этот взгляд. Худоба изменила ее лицо, но глаза — серые, огромные серые глаза, излучающие добро, остались прежними.

В изумлении он выдохнул:

— Светка?! — и застыл.

К Светке на самую заднюю парту Михайлова подсадили после того, как его в девятом классе едва не исключили из школы.

Успехами в познании школьных знаний он не блистал, и парень он был тогда очень тихий и застенчивый, поэтому сидел вместе со своим приятелем Женькой, известным заводилой школьных проказ.

Парта, за которой они сидели, не была последней: так, стояла где-то в середине, но было у них огромное преимущество — рядом было окно, выходившее на оживленную улицу.

Зимой в окно смотреть особого смысла не было, оно было почти всегда затянуто морозными узорами. Поэтому зимой они изнывали от тоски — училки что-то говорили свое, о каких-то теоремах, о делах давно минувших лет, а у них скулы разрывало от зевоты.

И они пытались развлекаться, как могли, насколько у них хватало фантазии и энергии.

Первый тревожный звонок для Михайлова прозвенел очень скоро.

К этому времени он уже начал замечать, что страдают люди, как правило, за чужие грехи.

Так произошло и тот раз.

Мальчишки на уроке труда нашли какие-то стеклянные трубочки и затеяли перестрелку жеваной бумагой.

Михайлова это дело почему-то не очень заинтересовало. Но он обратил внимание на то, какие неимоверные труды тратятся на подготовку очередного выстрела: прежде чем подготовить орудие к выстрелу, стрелок вынужден был оторвать зубами большой кусок тетрадного листа и мучительно долго жевать бумажку, пока она не превратится в маленький снаряд подходящей плотности и размера.

Твердый «троечник» по жизни вынужден проявлять чудеса изобретательности, чтобы не тратить усилий на учебу и в то же время не скатиться в «двоечную» пропасть. Условия бесконечной борьбы за выживание вырабатывает на редкость изощренный ум. Поэтому, несмотря на забитый вид Михайлова, смекалки и фантазии у него было с избытком, — даже толком не пошевелив мозгами, он тут же с пол-оборота дал стрелкам верный совет — в соседнем магазине продавалось пшено, оно было дешево, и по калибру как раз подходило для стрельбы очередями из стеклянных трубочек.

Немного погодя Михайлов был очень удивлен, когда перед обедом «классная дама» выудила его из класса и отволокла в директорский кабинет.

Оказывается, совет Михайлова стрелками был принят с восторгом, и они пшеном за каких-то пару часов осыпали всю школу. А после того, как одна из учительниц попала под перекрестный огонь враждующих сторон и какой-то недоумок влепил в нее длинную пшенную очередь, экстренно мобилизованные директором учителя физкультуры устроили на стрелков облаву. И скоро все стрелки были пойманы и доставлены на свидание с директором. Разумеется, не выдержав допроса с пристрастием, они тут же сдали Михайлова, как поставщика опасных идей.

После часовой разборки в присутствии консилиума из почти всех классных руководителей Михайлова, когда он как следует пропотел, строго предупредили, чтобы впредь никогда, никому и никаких «полезных советов» не давал.

Некоторое время, напуганный и поклявшись сам себе самой страшной клятвой, какую только он знал, Михайлов вел себя тише воды и ниже травы и даже за партой сидел, пригнувшись и спрятавшись за спиной впереди сидящего, лишь бы только чтобы учителя не замечали.

И как назло именно такое поведение привлекало к нему их повышенное внимание. Едва начинался урок, как учителя находили его глазами и вытаскивали к доске.

Получив пять двоек подряд и вслед за этим трепку от отца, Михайлов вынужден был пересилить себя и начать делать домашние задания. Это дало определенные результаты — вскоре все затихло и начало возвращаться на свои места.

Эх, не знал Михайлов тогда, что это было только затишье перед бурей, которое должно было его насторожить и заставить предпринять повышенные меры предосторожности.

Но как мы бываем в молодости беспечны.

И вот наступил тот роковой день. На уроке истории Женька глядел в окно, а Михайлов делал вид, что смирненько и внимательно слушает учительницу.

Это была крепкая, гренадерского роста, дама с высокой прической. За глаза ее звали «Какава».

Как-то давненько, рассказывая об Африке, она заявила, что в Африке растет «какава». Больше ей ничего заявлять и не надо было — кличка «Какава» приклеилась к ней намертво на всю жизнь.

Сейчас «Какава» с линейкой в руках ходила между рядами и что-то нудно рассказывала о каких-то пятилетках. Неизвестно, что увидел Женька на улице — он только начал шептать Михайлову на ухо, как неожиданно они оба получили по крепкому щелчку по голове, — аж звон пошел в ушах.

Сделав черное дело, «Какава» примостилась своим обширным задом на парту спереди и продолжила свой «увлекательный» рассказ.

Женька снова ткнулся в окно, а Михайлова то ли черт дернул, то ли… Не известно!

Но он привстал и изобразил над головой «Какавы» щелчок. Раз сделал — все тихо прыснули со смеху. Замахнулся второй — «Какава» обернулась… и Михайлов, к ужасу для себя, не сдержав руку, врезал ей в лоб полновесный громкий «щелобан»!